Читальня
 
Наша кастетика
 
Городская шизнь
 
Манифесты
 
Касталог
 
Касталия
 
Гониво
 
Les libertins et les libertines
 
Гостиный вздор
 
Форум
 
Культ
 
Периферия
 
Кастоnetы
 
back

 

Анастасия Романова

ВАРВАРСКИЕ ЗЕМЛИ


СОДЕРЖАНИЕ:


ВАРВАРА В МЕХАХ

«Колода карт, посмертие...»
Смерти net
«В триедином царствии полно решето...»
«Омут бывает белой...»
«Дышала холодом удача...»
Порнороман
«Отцветает жасмин, как удушье в сон...»
«Духи с душами играли...»
«Всякое быдло хочет быть...»
«Отойди от меня, химера...»
Подмосковная хандра
«Тот бесчувственный поцелуй…»
«По небу Рабле...»
«Точно блядь из больничных палат...»
«Лёгкость — липко...».
«Спящий спящему...»
«Та ли горечь во рту — кислота фруктов и никотина...»
«Ливень. Зубровка. Ливер. Ривьера...»
«Эх бы в баньку на вожжах...»
«Суламифь, береста, поцелуй...»
«Такие липкие и невозможные...»
Механика аскезы.
«Вольность в волости одна...»
«Живая патока — постоянство...»
«Где объедки, там ублюдки...»
«Как поеду в Чудь...»
«Что вы ищете мытари, блудники?»
«Грусть — это только сон...»
«Дадено, заведено...»
«Что сказала тебе Эвридика...»
«Морская соль, лебяжье жало...»
«Узре меня, помоечник...»
«Что дрожишь, барашек?»
«Несвобода небосвода...»
«Я не верю в гей поэзию, терпеть не могу женскую...»
«Кризис возраста сверчка...»
«Тело ряжено в одежды...»
«Жарко (Жанна де Арк)...»
«Государыня — удавка...»
«Написать поэму...»
«Говорить на пушту...»
«Пусть объятья грубые — будут вам...»
«У пристани вода чёрная пропасть...»
«Капитализм, сортиры в моде...»
«Прекрасных юношей велеречивых...»
«Ввечеру поют пересмешники...»
«Вот тебе жало...»
«Здесь море чадит над растратами...»
«Кару примут за карму, уходя — уходи!»


СЕВЕРО-ВОСТОК

«Идёт светлая ночь с четырёх сторон...»
Веткохруст
«Ехал ангел на дрезине...»
«Расстояния ненадежны...»
«Сегодня Марадона...»
«И давно уже не нужно нам...»
«Забив стрелку под часами, жду, когда придёт Усама...»
Дважды слово
Предрождественская аллюзия
«Ни тщета, ни отрава, ни южная леность девиц...»


ИЗ ЛИРИЧЕСКОГО ДНЕВНИКА ВАРИ ГОРЕЛОВОЙ

В чёрном зеркале очков
Утро
Все яства Молоха
Иллюзионист
В сапожках на босу ногу


РУССКИЕ МАНТРЫ

«Испросил у поведухи...»
«На горе — крепость, сосёт камни река...»
«Испросил старик, по ком звонит…»
Былина
«...вступает в права другое светило...»
Русские mailы.
Ай-люли
«Возврата нет, возврата нет...»
«Девушка-фантастика...»
«Предпочтя любовь...»
К фестивалю верлибров specially.
«Когда грянет, вспыхнет...»
«Было ли не было...»
«Очумело...»
«В самой-самой страшной мгле...»
«Солонь-посолонце...»
Миф №2003
«Ты победа-ябеда...»
«Поцелуем встречаются маки...»
«Вот девица за углом жила одна...»
«Это нечто...»
«Никого и никогда...»
«Рэп треп гоп степ хоп (пип!) оп!»
История вкратце
Алина Полякова, девушка из спортзала
«Город гигант...»
Песенка со всех сторон
«Перевёртыш карнавальный...»




А с государственных границ нам донесли,
что их и вовсе нет уже в природе.
И что же делать нам теперь без варваров?
Ведь это был бы хоть какой-то выход.

Константинос Кавафи



ВАРВАРА В МЕХАХ




Колода карт, посмертие —
не думать ни о чём?
а в космосе отверстия
вскрываются ключом,
а в комнате — окошечко
уводит в ясный сад,
по ниточкам по крошечкам
на волю пустишь ад,
лети, лети, кукушечка,
на крыльях мармелад,
а я шепну на ушко ей,
где этот божий сад…

  наверх

Смерти net 

Смерти нет.
Смерти нет?
Смерти нет!
Смерти нет.
Есть она.
Есть они!
Есть оно?
Есть оно —
одиночество
в порядке очереди —
Фамилия. Имя. Отчество.

  наверх



В триедином царствии полно решето
сладкими лукавствами, памятной тщетой,
то ли нам поелику вышел долгий срок,
я качу на велике через рябь дорог.
Где народность устная, там и статус-кво,
города прокрустово древнее родство,
королевства сытые — соколы в петле,
звенят стёкла битые по большой земле.
Челобитны омуты да галдёж невест,
на мирские опыты времени в обрез,
гусляры безбожники пляшут на стриту,
крепко спят заложники на чужом счету.
Манит сладким солодом штормовая даль,
и горит над городом золотом миндаль.

  наверх



омут бывает белой
пеной на волосах
пронзает поющее тело
меченая оса
омуль гонит по венам
стрелы рыбьего яда
сидит на глухой измене
пуганая наяда
наряды бывают краше
солнце бывает жестоким
стоит в зените на страже
лыбится одиноким
опыты близкого рая
образы лёгкой смерти
румяная рюйя тает
на стылой тверди
белая бездна прекрасна
и зло безлико
размечены временем трассы
с особым шиком

  наверх



Дышала холодом удача,
захлопнула входную дверь,
пляшу, как Саломея, плачу,
иначе что же мне теперь.
Безглавый арлекина клянчит
мою грошовую судьбу:
«Меняю сердце на тюрбанчик
и сахарное марабу!»
Молчи, меняла, дух разъятый,
исчезни в бестелесный дым!

И в пламени петух проклятый
сверкнёт под гребнем золотым.

  наверх

Порнороман 

Улица прямая,
девушка упрямая,
весна пряная,
у обочины ямы.

Кто спит в тюрьме,
кто-то кончает в позе под номером тридцать два,
параша — не карамель,
кружится голова.

Ну что ещё, у каждого свой этап —
Бренер в Вене, гудит круглосуточный паб,
публичные места для обаятельных пьяниц, красивых блядей,
так я, видите ли, по вечерам начинаю любить людей,
так я, знаете ли, одеваю кожу, а сверху пальто,
хлопаю дверью в театрике у Арто.

Чума — перелётная птичка,
на развалах переплётчики книг.
Кто сказал, что я истеричка,
тот врёт, а ну их...
Лётчики целятся в небеса,
в райские кущи бьют штрафные мячи,
ангелы узнают смертных по голосам,
а мы неслухи швыряем в них кирпичи.
Обнажёнка — нетленка,
рассылаю по почте порнороман:
жила была Ленка,
с ней бандит Петя, крутой наркоман,
они жили дружно, все соседи в деревне перееблись,
на огороде дербанили всё, что нужно,
нагрянул вооруженный полис.
В протоколах записано ясно — демократия победит,
в Швейцарии ливень и безопасность, заключенных мучает радикулит,
когда в Италии ветер, кудрявые флорентийки надевают чулки,
в карцере Петя, по улицам прогуливаются сильные пареньки.
В лунной конторе делёжка, кратер министру, другой по соседству — менту,
на Арбе торгуют матрёшками, поверните мне жопой эту и ту.
Покажите мне тех и этих, я запомню несколько лиц, чтоб совершить террор,
на этапах Ленка и Петя, выходит весёленький разговор,
телефонные провода тянут от города к городу, над лесом кружит туман,
я провожаю тебя до станции, гордо вышагиваю, кручу этот порнороман,
боги идут по дороге, у него красивое лицо и пронзительный взгляд,
у неё довольно длинные ноги и вполне соблазнительный зад.
Для вашей жизни опасны, особенно этой весной,
Дарю вам совет прекрасный: обходите их стороной!

  наверх



Отцветает жасмин, как удушье в сон,
будь космический цензор не ладен,
полнолуние — это всего лишь закон,
значит он и для звёзд беспощаден.
Запотело окно, расшумелась ку-ку,
забродила плоть виноградин,
и украдена суть, и мерси вам боку,
и не думайте о награде.
Уходите, сложенные из песка,
первозданные души исчадий,
проступают ссадины — облака
и жасминовый воздух жаден.

  наверх



Духи с душами играли
салки салили,
хали-гали, хали-гали,
льды оттаяли,
две русалки в облаченье
безответственном
ыли, ыли по теченью,
что естественно.
Мастера играют в прятки,
духи плавают,
утекают без оглядки,
их отлавливают,
отlovили, отлюбили,
разукрасили,
долго- долго воду лили,
небо квасили.

  наверх



Всякое быдло хочет быть
пугалом, соболем, идолом,
всякое быдло хочет сбыть
валидол, пиво, повидло.

На горе завод,
под горой урод,
— Маленькие дети, куда спешите?
— К мамочке! К мамочке!
— Маленькие дети, кина хотите?
— К папочке, к папочке.

По сугробам тащатся
городские ящеры,
из кафе таращатся
пращуры.

Я не с вами, Савл,
рукопись сгорела,
за углом облава,
на газоне тело.

  наверх



. Отойди от меня, химера,
мне твой профиль с детства знаком,
я к трюмо подходила несмело
в чёрных туфельках с рюкзачком.

Я болела ветрянкой и гриппом,
забивала занятия в школе
и связалась с опасным типом —
дядей Мишей, затем дядей Колей.

Целовала ему ягодицы,
а он финкой царапал трехстишье,
обсуждали, любил ли он бриться,
этот каверзник мёртвый Ницше.

И теперь вот себя созерцаю,
через плёнку смеётся девица, —
я достану тебя! Поймаю!
Но она меня не боится.

  наверх

Подмосковная хандра (по причине поездки к приболевшей бабушке) 

Утренняя спешка
утренняя давка
королева с пешкой
на стальной булавке
хурма — не хорёк
сладкий королёк
город Королёв
не близок не далёк
(скорее прав, чем лев)
город королев
из районов спальных
подданных вокзальных.
Глаза — буравчики
губы — с кислотой
торговка прячет тряпочки
пугает наготой
рынок по дешёвке
воруют культурно
ловкие плутовки
расселись по урнам
читают порно-руны
дёргают струны
жуют зефир
сосут мармелад
мармоний пир —
Мамай был бы рад!
майя это — сыр
копоть из дыр
вонючий до дури
прованс в глазури
водка в натуре
бабки в ажуре
семечки грызут
на тапки плюют
а у деток зуд —
пьют и ебут
за родной уют
другого ж не дают
так и живут
пока не перебьют.

  наверх



Тот бесчувственный поцелуй
в десять обмороков я миную,
алый этот твой поцелуй
я губами своими целую,
разольются тысячи струй,
сотни рук изогнутся мостами,
посягая на поцелуй,
смоляными жалят устами.

  наверх



по небу Рабле
плывёт на корабле
губы в сахаре
пропитаны лимонадом
прохожие ахали
так им и надо!

  наверх



точно блядь из больничных палат
воздух мускусом по земле
тянет трубочкой шоколад —

это сон о чужом тепле
пальцы... — краденный утром хрусталь
губы... — бледное божоле

  наверх



лёгкость — липко
душа моя дышло
хриплая скрипка
что вышло
то вышло

  наверх



спящий спящему
смертный смертному
богу богово
кесарю кесарево
где настоящие?

  наверх



Та ли горечь во рту — кислота фруктов и никотина,
та ли ночь — распустила простыни из косы?
Просто небо над головой, под сандалиями мокрая глина,
за заборами дохают злые псы.
То ли руки ослабли? Глаза мои стали слабее,
на губах только стынет кислое молоко,
а над пагубой голубиной небо становится голубее.

Ты сейчас далеко.

  наверх



Ливень. Зубровка. Ливер. Ривьера.
Перенесена премьера.
Спрашивается: какого хера?
Слышится: БОЛЬШОГО ХЕРА!

Что ты смеёшься, химера?
Жаль, сорвалась премьера.
Что ты вопишь, сеньора?
Это твоя афёра?
Это твоя фигура?
Какая ты всё-таки дура!
Ищи себе нового гуру.

Отступает новая эра!
Подступает новая эра!

  наверх



эх бы в баньку на вожжах
я с тобою на ножах
город квёлый каравай
бойко торможу трамвай
глобус бело-голубой
на бульварах мордобой
в банке пахнет гашишом
в баньке девки нагишом
запотевшее окно
запрещённое кино
лона груди локотки
стройны пухлы коротки
разговорчики в строю
горячо ай! ай love you!
пышет жаром из тенет!
я ждала вас столько лет
видишь это мой скелет

  наверх



Суламифь, береста, поцелуй,
капли масла на белых губах,
Соломон, тамада, ветродуй,
я собака твоя на бобах.

На песочных равнинах жара,
скорпионья улыбка теплей,
моё жало прокисло. Пора
пить расплавленный небом елей.

Я за вами помчу без коней,
я развею песочную гарь,
уходи Суламифь, так верней,
улетай белокрылая в старь.

Уходите же, глядя в глаза,
ваши крылья и лица в огне,
я — лисица, я — пена, я — за…

Никогда не грусти обо мне.

  наверх



— Такие липкие и невозможные...
— Тело, верните тело!
(В очереди спорят вельможи,
не ангельское вообще-то дело).
— Небо! Откройте окна! —
ты глаза закрываешь часто.

Человечки — из кокона,
глина — из пенопласта.

  наверх

Механика аскезы 

Вещи, пространства, вещие сны, поцелуи, побои, почерк, часы,
окурки, турецкая дудка, черта, дурь, движение, шутовство, пробуждение, наркотики,
лунатики, тина, тень, скука,
фисташки, кофе, флажки, чуткость, уродство, рот, чушь, чечётка, предчувствия, мрак,
шёпот, бред, башмак, матерщина, шок, суфии, судии, смех, суеверия, силы, нежность,
помехи, повадки, тяжесть, притяжение, требуха, задница,
воля, похмелье, искус, платья, истерика, сладости, заговор, забытье, история, молчание,
сперма, память, наваждение, ужин, язык, отчуждение, запонки, танец, пальцы,
бессонница, пах, грусть, грудь, гроздья, яблоки, беготня, желание, жар, тело, —

преданы огню
и больше не потребуются на пути к спасению.

  наверх



вольность в волости одна
карнавал полощется
Один сладкого вина
отпивал и морщился
за свободой сторожа
смотрят через стёклышко
змееловка — госпожа
ловкая как пёрышко
за тобой я поспешу
через край на сут’локу
раскурю как анашу
раскумарю чучелко
гэй! крылатая десна
шелкопрядка вздорная
мне моя броня тесна —
мне нужна просторная!

  наверх



Живая патока — постоянство,
убей пчелу — и в медовый рай.
Его владения, блеск убранства,
мой обречённый бог, выбирай.

Пойми: мелодия там простая,
твой выстрел сделан, и будь таков.
Живая патока налитая
для му-да-ков.

  наверх



Где объедки, там ублюдки,
да нимфетки — проститутки,
в катакомбах cтольных джаз…
твои тени — незабудки,
твои руки слишком чутки,
кто охотится на нас?

  наверх



Как поеду в Чудь,
про меня забудь,
уйду к пустынникам,
буду пить пустырник,
нацеплю ошейник,
стану отшельником,
поселюсь в пустыне,
выращу дыни,
персон на сто
накрою стол.

Позову только тебя.

  наверх



Что вы ищете мытари, блудники?
Там паскуды ваши сыны.
На распутье стоят распутники,
да нет воинов — без вины.
Но раскаянье — частый вестник
вам, терявшим заоблачный крен,
На землю отвесная лестница
пахнет вереском перемен.

  наверх



Грусть — это только сон,
сияние неба, песка.
Молитва — только chanson
в неводе рыбака.
Он крутит на пальцах сеть
пением жадной воды.
Лодка — узкая клеть —
не оставляет следы.

  наверх



Дадено, заведено,
тормоза скрипят и ноют,
кому ночью одино…,
тот пьет зарево парное,
скорость в области серде…
разделить на мглу штрафную.
Не удастся отверте…
и пойти на штормовую.
Тетерев, веретено,
глухота домировая,
счёт сравнять заведено
у мил… рая.

  наверх



Что сказала тебе Эвридика
в последний раз?
Поминай её имя. Криком
расхожих фраз.
Оплетают шипы ежевики
июльский зной,
раскрывая запретные ники
передо мной.

  наверх



Морская соль, лебяжье жало,
аттракцион на берегах,
«централ» затянет зазывала,
мелькнут наколки на руках.
Бормочут чайки у причалов,
Осирис пялится с высот,
поёт осипший зазывала
не видя нот.
Он плачет о проклятой славе
таёжных занесённых троп,
хрипит и стонет зазывала,
под водку чтоб.
А завтра снова на прибрежном
подмостке я дождусь его,
и будет пьяно и небрежно
его арго.

  наверх



Узре меня, помоечник,
на святках ты святой,
ты ветер трёшь в пригоршнях
с отравленной водой,
твоя жена — холодная
плясунья на часах,
и солнца путеводные
горят в её глазах

  наверх



Что дрожишь, барашек?
Эти земли наши.

  наверх



Несвобода небосвода,
у тебя такая мода:
платье жёлтое надень,
улюби кого не лень.

В горле кость да душу оземь
с молоком кровь эта осень.

  наверх



А.П.


Я не верю в гей поэзию, терпеть не могу женскую,
часто думаю о мужественной,
долблю в перчатках по клавишам, на улице минус двадцать,
синицы, наконец, клюют сало,
телефон пытался звонить дважды,
сегодня вечером приедут друзья, они будут выгребать золу из печи, двигать мебель,
играть в гляделки, галделки, шахматы,
я буду варить глинтвейн с корицей и думать о том, что у меня спутанные волосы.
Мой любовник испарился в магазин за сахаром.
Хотела сказать: «Купи водку». Но осеклась —
на кой чёрт! Русская зима!
Морозко ходит по саду, прикидывается соснами да сугробами.
Три цвета — голубой, золотой, белый.
Лучший способ согреться — это войти друг в друга и посмотреть, что будет,
никакого садомазохизма, никакого разврата, никаких конструкций.
Мы просыпаемся под пятью одеялами и одной африканской борзой, — всё равно холодно!
Кофе, шоколад, ваниль, сметана, лед, конфорка, собачий лай, Эдит Пиаф, два часа дня,
под ковром — мыши...

  наверх



кризис возраста сверчка
ослепляет простачка
Феникс пляшет заводной
я стою на проходной
простачку non gratа
льготная палата

  наверх



Тело ряжено в одежды,
овцам сужены волхвы,
ешь конфеты, жги надежды,
пилигрим без головы…
Львы стоят на бездорожье,
птицы воздух продают,
звёздный голод, глины обжиг
мимолётный даст приют…
Примечаю милых пагод
белоснежные тела,
привкус вечен — горечь ягод,
корь, простудная хула…
Слышу пёстрые проклятья
ворожей да звонарей,
я хочу в твои объятья
поскорей…

  наверх



жарко (Жанна де Арк)
запарка (идите вы в парк)
затравка (травы цветы)
Кафка (фэны понты)
справка (завтрак на берегах)
ах как (Варвара в мехах)
колодка (часы для немых)
чечётка (душевнобольных)
находка (сама простота)
начинка (внутри пустота)

  наверх



Государыня — удавка,
чуда требует мордва,
где истерика — затравка,
там и треплется молва.
Подождёт, глазами смерит
неподкупный Алладин,
один Бог тебе поверит,
коль останешься один.
Вновь потребует начала
вожделеющий конца,
у ковчегова причала
не дознается лица.
Сотни ев, сто тьмущ адамов,
но останется один
сын прекрасный валаамов
против гневных палестин.
Будут лестницы разбиты
расписные рукава,
и разъята miа vita
на отдельные слова.

  наверх



Написать поэму,
выиграть время,
убить любовницу,
дозвониться до президента,
выкинуться из окна
(оставив записку на видном месте),
в полёте вспоминать детство
и чем отличается ямб от хорея,
стукнуться головой об асфальт,
успеть принять эффектную позу для смерти,

остановить погоню за прекрасным.

  наверх



говорить на пушту
носить рыльце в пушку
винтить праной башку
на чеку
колют ножичком лёд
палантин полиглот
в моих пальцах разлад
шоколад
на костях рыбий ад
на страстях божьих чад
здесь мои снегири
отомри

  наверх



Пусть объятья грубые — будут вам
поцелуи в губы ли — пополам,
зажигалки куплены — ровно в час —
влюблены заступники — верно в нас,
долгие ли пристани водят в старь,
богова ли истина режет сталь,
дьяволовы приставы целят в голь,
смотрят на нас пристально сыплют соль,
корабли на отмелях ветра ждут —
короли на опии — больно врут,
а в халдейском коробе, полном снов,
отобьются голуби ото львов,
обернулись змеями — и шипят,
в звездоликом тереме — звездопад,
в лунорукой горнице — лунный смрад —
селится разбойников стройный ряд,
ангелы на приисках — небесных черт,
девушки на вывесках дают концерт,
от улыбок жмурятся — каблучки,
девушки на улицах — юбочки,
с жемчугами устрицы — на базар,
милые искусницы крепких чар,
заразили голодом — жарких тел,
одарили поводом — огалдел,
в ночь играет волнами волнорез,
и бегут любовники в тёмный лес,
косы рыб расхристаны и мягки,
да кипят у приставов маяки,
и кружат над городом, глядя ниц,
василиски — омуты ангелиц.

  наверх



у пристани вода чёрная пропасть
у арабки волосы змеиные ежевики
земная высота гор непостижима

  наверх



Капитализм, сортиры в моде,
зелёный чай, хорал и свод,
а мы всё спорим о свободе
с издевки мод.
Избитый Фауст, Маргарита, —
пронумерованы тела,
кафе под пальмами открыто,
хозяйка зла.
Над пламенем шныряют рыбы,
и всхлипы ястребов весной,
их боги гордые могли бы
стоять стеной.
Иной раскосый обыватель
листает справочник надежд,
горюя о чужой утрате,
где ветер свеж.
Но укротительница игр
порочна и коварна, как
(здесь следует невнятный шифр)
да губы — мак.
Драматургия её плясок
для любодея на живца
включает в шумную развязку
абсурд конца.

  наверх



прекрасных юношей велеречивых
довлеют сны
чудовищ грязных и учтивых
в огне весны
поющих рыб толпы беззвучной
кристалл в груди
оставь гостей благополучно
и уходи

  наверх



Ввечеру поют пересмешники,
клянут боговы имена,
да текут мои воды бешено,
позолотой болеет страна,
зарекаются девки клятвами,
стоят страдники у ворот,
и небесными ведают чатами
войска стражников сефирот…
Уходи, говорят, ведь не велено
нам селиться у тёмной реки,
и застынут, как мрамор эллина,
мои сжатые кулаки.

  наверх



Вот тебе жало,
вот тебе кости,
вот зрители умирают от злости,
вот когти — кинжалы,
вот локти,

вот Локки, вот тебе его имя,
вот сроки, отмотанные другими,
вот тают розы, вот идёт Джимми,
вот ваши розги,
вы были ими.

  наверх



здесь море чадит над растратами
худых рыбаков,
раскрашена и раскатана
степь чумаков
и соль привозная пенная
скорбящих чел
волнуются песнопения
под градом стрел
осадные манят окрестности
в плену норд-ост
вину не хватает крепости
и ясных звезд
кружит буревестник без толку
у берегов
часы отстают на несколько
моих шагов

  наверх



Кару примут за карму, уходя — уходи!
Говорящего "бамос" сердце бьётся в груди,
Полногрудая Ганга, полноводный Байкал,
Шей мне платья для танго без небесных лекал.
Небо — белая дырка в моей голове,
Оспяная пробирка горлопенья в Туве.
Отведи пассажиров в безопасный отсек,
Будет липкость инжира, по-над пасекой снег.
Будут спелые дхармы над холодной рекой,
Только ангельским шармом дышит вечный покой,
Видишь, чёртовы шрамы на нежном лице —
И смеющийся Рама заперт в кольце.
Большегрузая паства роится на свет
Поднебесного царства железных тенет,
На платформах дорожных гудят поезда,
И горит невозможно постовая звезда.

2001-2002 г.

  наверх

СЕВЕРО-ВОСТОК




Идёт светлая ночь с четырёх сторон,
вточь воронья вспыхнула седина,
и не прочь бы вздремнуть под хрипы ворон,
но луна прочно стала супротив окна,
раскумарит, метелью, в ушах свиристель,
буде, значит, долго в глазах стоять,
всхлипнет пёс, как дитя, брык ко мне на постель,
и давай на неё, собака, камлать,

катит в фортку круглая, скоморох,
расплывётся аквой, бензином, пятном,
и красиво гарцует царица-горох,
тянет вожжи змеиные самым дном…
Лучше я тебя брошу, луна, одну,
в твоём холоде ты пропади одна,
и в воде ты увидишь другую луну,
и нутро твоё-то всего лишь луна…

Ну, по что тебе дался чужак, в чужом
городке, растущем с твоим языком,
ты диктуешь, как сука, слова под ножом,
и без сна, без печали, чтоб ни о ком,
не прощать, ни следа, ни надежды в былье,
только память тяжёлая, как земля,
и железная воля твоя в колее,
как кощеево слово дымит на углях.
Заколдована нежно, литое кольцо —
ты украла меня, точно в реку влила…

Заглянула красотка мне прямо в лицо,
посмеялась, плутовка и уплыла.

  наверх

Веткохруст 

Что ни слово сказать — дрянь сукно да парча,
и ни к чёрту сходить, не сыскать палача,
не сказать сгоряча, что б метлой да и чао,
промеж глаз чтобы месяц торчал.
Но тут, видишь ли, частный only кредит,
видишь, нищим в метро, бывает, фортит,
спросишь имя, ответят — мутит,
от любви неземной воротит.
Не волнуйся, здесь всякого-всякого прёт,
бережёного Бог пережжёт, зажуёт,
мозги вправит и выдвинет типа как счёт —
вставит десять колен, десять дум на учёт, —
ишь чего захотел, так ещё б,
захотели лихого и прям-таки в лоб —
инсценировать чтоб и ирак и потоп,
израэль, алабаму, нью-йорк и юроп,
чтоб под солнцем кентавры давали галоп,
и титаники прели в саргаcсах под шёп-
оток зрителей в зрительском зале,
и билеты чтоб все распродали…
Ну так что: ты построишь ли новый ковчег,
расцелуешь детей или выпишешь чек,
ну и тварей по паре, при свете прожек -
торов будет прикольно отчалить,
без излишних прощаний на берегах, без ненужной, излишней печали?

Трамвай едет по путям,
караван-сарай!
Караван, каравай,
кого хочешь выбирай!
Вот такой вышины, вот такой нижины,
как член мужа для жены,
законной жены,
хочешь бери, а не хочешь не бери —
и покатится трамвай
на планетку на Трамай,
и канайте по путям, ко благим-то новостям.

Смотрит в землю солнышко,
забивает колышко,
и вокруг да около
селезней ждут соколы.
Ждут — не просыхают,
улетают поросли,
и пустыне каются
порознь…

…Говорю же, Господи, позабудь о нас,
да пошли нам противогаз,
в мир иной смотрит иконостас,
ночью светит совиный глаз,
да гюрза из-под ног твоих — шасть,
коль у брата винтовка нашлась.
На вечерний намаз — мулла белым как снег,
и весна отцвела и отчалил ковчег,
и смеялся над космосом имярек,
и поодаль стоял человек.
Ни перо под ребро, ни умертвие слов,
откупился герой, сука, был таков,
теки река в страну дураков.
топи своих моряков.
В спину бросят: эка ты, парень, каков!
От души Бог ответит: fuck off.

Вавилонские камни, тёртый миндаль,
в инфракрасных лучах междуречная даль,
кто её теперь ни видал?

Трамвай едет по путям, караван-сарай,
караван-каравай,
по крупицам разбирай
крокодиловые слёзки,
воробьиную хулу,
все мы братья, все мы тезки
за последний поцелуй.

А волна-то как быстра,
как шикует блядь в бистро,
здесь улыба-то востра,
котлован-домострой.
И почудится мне мгла,
и разверзнется мой сон —
выйдет месяц из чехла,
выйдет вон.

Все глаза просмотри,
все слова оброни,
оттанцуют кадриль —
кто они?
Постояльцы двора —
лисьи морды в меду,
смерть — пыльца, мишура,
паче в этом году,
чай, не хают грачи,
да пророки — ткачи,
напророчили аресты — сычи,
мол, деяния зачтутся, молчи…

Караван- каравай,
ты меня не забывай,
завывает в поле ветер,
это верная строка,
мировая будет третьей,
но зато наверняка.
А мне по хую такие
чудеса, от а до я,
были мы с тобой нагие,
а теперь обута я.

Что гоп-стопники под кайфом,
что собака лает зло,
тьма объелась гербалайфом,
стала тощей как весло,
и раешник только спьяну
обещает всем нирвану,
а по телеку несут
СМИ про страшный суп.

Быль или небыль, стоит пыль до неба,
царица нюхает кокаин,
народ шизеет от ширпотреба,
в ста километрах идут бои…

Каравай - караван,
жил давно один болван,
строил башню до луны,
тащил с моря валуны,
геноцид устроил страшный
ради этой самой башни,
взял потом да и подох,
где же в сказочке подвох?

...Ни хрена не цепляет афганская дурь
не с того плеча то ли ветер подул, то ли жизнь коротка, то ли грудь горяча, то ли плачется вельзевул,
на футбольной арене орут ничья, хоть давно вратарь наш продул,
вот и думаешь, Господи, что ты сейчас, на сетчатке глаза замкнул.
Возвращаешься ночью, город стоит, и соседи читают стихи про аид,
вечно жид, вечно жив этот бред. Трое суток подряд голова болит,
но мигрень говорят кредо всякого лит... —
долгожительства посулит.
Вот и крутят полночи бесы музон, мол, понтийский шагает к луне легион,
с юга дует сладкий муссон.
Ну а ты побродил, приторчал, вышел вон,
и взлетела на тополь лишь стайка ворон,
и под утро звон-перезвон, перезвон,
тебе же — спокойный сон.
Поцелуй, паче поезд больно трясёт, там внизу река свои льды несёт,
скачет весело пьяный осётр,
за окнами будки пчелиных сот, молчит сотовый, значит нам повезёт,
и не раз ещё повезёт.

…Тогда я его дождусь на ж/д,
трёхвокзальная хула, как «Шато».
Но вот вкопанный станет адепт,
непросохший от прекрасного ничто.
В волосах воронье перо,
под ногтем блестит янтарная смола…
Крошится под пятками перрон,
верно, слишком его ноша тяжела.
Тилли-тилли, ах, какие облака,
тело-тельное, засохшая река.
Откажись от него на века, буде вера твоя крепка,
пока —
залезай ко мне за шиворот, птенец,
и душа-то твоя — горький леденец,
я тебя, безликого, спасу,
в невесомости с собою пронесу.

Святы крепи, святы дети
умываются со сна,
словник в утренней газете
не понятен ни хрена,
ветвь зелёная — ласкает,
ветка красная — в центра,
каин горло поласкает
и киряет до утра.
То ли буквица чужая,
то ли смысл ускользнул,
то ли поезд отъезжает
на последнюю войну.

Караванчик-каравай,
балалайка тумбалай,
золото им раздавай,
пусть смеются!
Ни на что не уповай,
ветру в поле подвывай,
караван—вагон—сарай
вертит блюдце.

Ангел крутит СD, смотрит чёрт DVD,
деревенских пророчеств здесь пруд пруди,
мелькают тени годзил да красуется господин,
и рабочий день его до девяти, распроданы сотни картин,
только плюнь на землю, в воду войди,
беги в сторону что есть сил,
а провидица скажет, чей-то был куш,
притихнет в часах седая кукуш-
ка, боящаяся ворожей,
игнорируя вопли кичливых кликуш,
после драки спокойненько станешь под душ
и проникнешься сутью вещёй.

Что ни слово сказать, перо ткнёт под ребро,
засылаю далече, вернись добром на человеческий аэродром,
за собою тащишь жену, оброк, катится ком порожняком,
когда с каждым тесно знаком,
но не молишься ни о ком.
А в военных сводках специфический драйв,
коли ад — лабиринт, то круг — это рай,
и несётся по миру вагон-сарай,
только знай себе — умирай. Ум и рай…
И попутчиков выбирай.

Караван-каравай!
никого не выдавай,
залюби безгрешных,
накорми черешней,
да в угольном ушке
прячется норушка,
мышка белая, как снег,
гремит весело ковчег,
и до благовести
километров двести…

…Они ехали много дней,
почва становилась красной, потом голубой,
под прикрытием курдов, вопли сирийцев, возгласы англосаксов,
хрипы нечистых тварей,
вода спала и стало совсем как-то тихо.

Птицы возьмут взаймы,
славься, упрямство света,
историю эту замни,
плюнь на историю эту.
Подымится тьма, станет свет
в последнюю ять... Златоуст,
оглянешься — тебя уже нет,
оступишься — веткохруст!

  наверх



Ехал ангел на дрезине,
Самокруточку жевал,
Небо было синим-синим,
Он частенько там бывал.
Предпочтительнее всё же
Плыли шпалы с ветерком,
Чтоб не распугать прохожих
Ангел двигался тайком.
Но крылатого туриста
Часто видели в ночи
Одиночки-машинисты
От майями до керчи.
Чёрный от дорожной пыли,
Он сигналил им привет.
И они ему трубили,
Ошизевшие, в ответ.

  наверх



Расстояния ненадёжны,
Видения наперечёт,
Дороги — кинжалы в ножнах,
Под мостами река течёт.
Рассмеявшись неосторожно,
ты сказал: такой уж закон,
раз доводит до дрожи дорожный
перестук-перезвон.
Перестук-перезвон, экспресс уходит в Пекин,
перестук-перезвон, в тамбуре балаган,
за окнами солнце стоит красное, как арлекин,
за окнами небосклон вздрагивает, будто пьян.
Перестук, перезвон, гуди, транссибирская хохлома,
сойди на перрон, сойди на землю с ума.

  наверх



Сегодня Марадона отплясывал последний матч. Ноябрь в рукоплещущем Буэнос-Айресе.
Плачущие игроки сборной мира лобызали соперников. Болельщики, тренеры, секретарши,
наркобароны, журналисты, любовники, жёны и дети, алкоголики и представители
среднего класса, нефтемагнаты и проститутки слетели с катушек. На трибуны летели
мячи, как волны осеннего солнца.
Марадона популярней Бен Ладена.
В Москве, между тем, ураган — полный вперёд. Тут тебе и портвейн, и расставания, и
слёзы, какая разница чьи.

  наверх



и давно уже не нужно нам
повод подбирать столь тщательно
и улыбки перед ужином
шелест юбок обязательный
на безрыбье ночка скважина
гололедица простужена
и кино уже заряжено
хоть давно обезоружено

  наверх



Забив стрелку под часами, жду, когда придёт Усама,
узнаю его осанну и улыбку под усами,
разошёлся жарко Ладен, дышит мир теперь на ладан,
мифотворцы под Багдадом, под ногами пахнет адом,
нефть дымит, рыдает чадо, мне любви его не надо,
и ни Тигра, ни Евфрата, брата, любящего брата…

Просто я сажусь в метро, на мне красное пальто.

  наверх

Дважды слово 

Если разбить надвое,
двое разойдутся в лесу на северо-запад и юго-восток,
ток в двенадцать шагов и тело чтоб унесли,
если становишься обухом,
ухом станешь земли, очнёшься один нагой,
гой! — идут лошади на водопой,
пой! — лежи привыкай,
кай жизнь, птица-каин, птичка окраин, разруха, песок,
сок щиплет глаза, хоть умирай,
рай тысячный век справил,
вил ангельский буревест гнездо, прятал клюв под крыло, спал,
пал с улыбкой,
кой не видели прежде.

  наверх

Предрождественская аллюзия 

Куркума, куркума! Тёртое золото, индский Армагеддон!
А что девка с ума, обошлось без аллюзии, смотрящей на Волгодон.
Та же Индия, только как Хохлома, та же прана, только сперма на волосах.
Куркума, куркума! Надышит смерть тебя в словесах!
Вот и та же Луна висит на селе! Девка — дура, Дурга, поющая всласть.
Что змеи в бикини, что души навеселе, — в масть!
Вот: поющие берега, закипает оршанское молоко, иначит Инд, окает Русь,
Пятилистник — рука, простирается мир далеко, на тысячи бит, тысячи бус.
Семи пядей во лбу не хватит, чтоб утолить жажду, пустить из колодцев кротов.
Не будет смерти, болезней не бу, и горячий лоб твой выцепит
из самых замкнутых хомутов.
Куркума, Куркума!
Златоискатели спились уже давно, на щеках ковылём, воздух тверд и плечист,
Да и девка сходила с ума, сходила с ума, нарядилась, дура, как хохлома, на Пречистенку баба вышла, а там — зима. И жалится остролист.

  наверх



Ни тщета, ни отрава, ни южная леность девиц,
Поцелуи в полсилы, улыбки, как лунные божества.
Распускается тьма механически, росчерком птиц
Уплотняются звуки, бегущие естества.
Где бродяжные духи, быстрые как вода,
Где Кассандровы губы мстительней, чем у змей,
Открывается имя, гордое, как орда,
И становится смысл, что небо твое, ясней.
Будь ты пришлым, чужим, халдейкой, хранящей очаг.
Лёгким облаком будь, узором морщин на челе,
Распускается свет, будто делает первый шаг,
И гуляет бог по большой земле.

2003 г.
  наверх

ИЗ ЛИРИЧЕСКОГО ДНЕВНИКА ВАРИ ГОРЕЛОВОЙ


В черном зеркале очков 

Пусть Вишну продолжает с безмятежностью вечно юного целовать девушек на заливных лугах Упанишад, раскрашенных под комиксы, пока в Японии работники корпораций считают прибыли и убытки.
Пусть Шива танцует хип-хоп, пока в Америке зачинается гражданская война. Пусть люди и люди, духи и демоны презирают друг друга и испепеляют взглядом при встрече incognito на венецианском карнавале — лишь бы нищенствующая пустота не заняла их троны, не рассосала их пантеоны и алтари карамельным леденцом.
Чтобы бытие вожделело сознание, подобно тому, как сознание не может прожить и восьмичасового рабочего дня без ощущения бытия.
Пусть никто и никогда не допустит большой подмены настоящего на подлую фальшивку, — ни безмолвствующий камень, ни поющий бамбук, ни богомольный приход, ни юноша, задумчиво смотрящий из окна автомобиля через чёрное зеркало очков.

  наверх

Утро 

Диск Брамса, подсвеченный голубым электричеством, утверждает утро... Потом звонит телефон. Снится интернет, звериные уши, невнятная эротическая перебранка. И марево за окном.
Вчера я спрашивала себя: ну и что?
Феллини по Эдгару По: «Феррари» катится в пропасть, голова наркомана перерезана проволокой, девочка-дьявол в белом платьице — из ТВ. Экран как будто говорит мне: это просто испуг, просто кино, никудышное совпадение, ничего нет.
Есть только шоу, транслируемое вне умысла, а значит, и никому, без адресата.
Иррациональность равна безразличию. Нет специального сценария, есть воздух, вода, есть жизнь горожанина на этажах, самаритянина, бездумно склонившего голову, синий ковролин, фанерный столик, есть спящие, есть пьяные соседи, друзья, которые приходят и уходят с теми же словами, с теми же мыслями.
Отчего хочется остаться алхимически нераспознанным.
Перед зеркалом я спародировала феллинивскую дьяволицу. Для этого надо закрыть волосами половину лица улыбнуться уголком губы, а единственный глаз должен смотреть безошибочно зло и торжествующе весело... Она мне говорит «оттуда»: поиграй со мной, ну же! Ну!
А я молчу, мне нечего делить с ней. Она — всего лишь вымысел, подобно мигрени, которая пришла и ушла. Страшная картина, бледный образ смерти, чужой сплин чужака-режиссера, он просто просочился сюда как сквозняк.
Я не обязана ему ни отвечать, ни уничтожать его.
Сегодня я спрашиваю себя: и что теперь? Кто я такой, где совпадения и желанные стечения обстоятельств, розой ветров указывавшие мне три версты. Где нити, по которым ступаю босыми пятками. Огонь, вода, осока. — без разницы, куда идти.
Есть глухота границ, да — боль как препятствие, боль как порицание, боль как напоминание, как карцер для провинившихся заключенных, взбунтовавших тюрьму.
Или ничего нет, кроме домыслов, самонадеянного жульничества с часами, смешной усталости и нелепых буковок, стискивающих зубы, прижимающих мой язык к нёбу, высвобождающих крик из открытого рта.

  наверх

Все яства Молоха 

С недавних пор я питаюсь отбросами горожан, щедро запивая их дождевой водой. Я ем бензин, банки-склянки, дерусь с собаками за кусок протухшей царицынской ветчины, набиваю карманы акциями прогоревших заводов, разрываю зубами мешки с макулатурой и слизываю глянец улыбающихся лиц.
Человек есть то, что он ест — это очень и очень современная философия. Точная философия. А что есть удовольствие? Нынешние мои трубадуры, сочиняющие слоганы к новым брендам, убеждены: человек есть то, что он дорого купит. Человек есть то, какие он зашибает деньги. Успешные дельцы — счастливы и гордо идут направо, к автостоянкам, неуспешные, неудачники проваливают налево, головой в костровище, вслед за финикийскими жертвенными младенцами, люблю их к ужину.

  наверх

Иллюзионист 

Я — иллюзионист, Дэвид Коперфильд был моим худшим учеником, ведь имена лучших были тотчас забыты.
Я — ничтожный пшик, присвоивший себе смысл.
Я — бестолковая случайность, записавшаяся в любимчики, потому что люди устали от глубокомыслия, они устали от своей истории, им осточертела долгая память и заезженные шедевры. Семь чудес света — устаревшая география мира. Мой мир куда доступней. В него можно войти через клавишу компьютера «enter», его можно заполучить, зазубрив наизусть несколько формул. Ведь я — простота, наивнейшее из всех зол и приносящее пользу. Я — гарантия того, что сегодня непременно будет предано забвению, станет пылью и прахом. Людям нечего бояться, когда они со мной, под моим плащом они останутся незамеченными. Лёгкими, как пустота, чистыми и невинными, как одиночество, tabula rasa, вылетевшее в форточку со сквозняком, красиво и бесполезно вьющееся вместе с остальными сухими листьями над асфальтом, пока я стою неподалеку и докуриваю сигарету.

  наверх

В сапожках на босу ногу 

Я полюбила жить в гостиницах бизнес-класса. Я стала совсем похожей на девушек из журналов. На мне всегда все лучшее: платья, украшения, духи, косметика и сумочки. Я хожу по магазинам, как простая смертная, и портнихи обмеривают мою фигуру, как живую. Ах, если бы парикмахерши нянчились так со своей душой, как с моими локонами! Я стала разбираться в еде, но не могу сказать, что поняла, почему люди так сходят по ней с ума. А прошлой ночью прохожий, которому я собиралась задать свои три вопроса, умело соблазнил меня. И я отпустила его живым. Сама не знаю почему, но мне нравится такая жизнь. Каждую ночь я напиваюсь кровью, а утром, в человеческом облике, питаюсь людскими удовольствиями. Бывают минуты, и я забываю, что я — чудовище. Я нравлюсь себе в зеркалах. Мне вольготно, хотя и одиноко. Одиночество мутит мой ум, и я становлюсь сентиментальной и поверхностной, совсем как люди. Сегодня купила себе новый автомобиль, шикарный и дорогой. Хозяин автосалона так заискивал передо мной и так искренне радовался прибыльному клиенту, что я захотела его немедленно съесть, но, конечно же, сдержалась. У меня появились человеческие привычки. Я приучила себя смотреть ток-шоу по телевизору и одевать тапочки, когда иду в ванную. Но ночью — ночью мои ритуалы остаются прежними — человеческие ноги превращаются в звериные лапы, и я прячу их в сапоги. Мои новые приятельницы сказали бы, что сапожки на босу ногу — фантастически актуально. Какие они милые, когда говорят такие глупости, я бы полюбила их, но не могу, не умею. Поэтому я так голодна. А кто-то давно, не помню кто, говорил, что в любви — спасение. Но мне она не доступна, ведь я — Чудовище, я — Молох, соединяющий лицемерных и разъединяющий страждущих, хладнокровный и беспристрастный, я — пугало, злой вестник, полный эгоизма. Я жадный и ненасытный хищник, жаждущий любви, вот я кто. Я брожу по улицам в поисках своего спасения, но люди слишком жадны, обозлены и трусливы, чтобы подарить мне такой бесценный дар и освободить, и выгнать меня прочь.
Я нужен им, я нужна им, вот почему я здесь.

  наверх

РУССКИЕ МАНТРЫ




Испросил у поведухи, как моё житьё-мытьё, но она лишилась слуха, не рюхает бытиё.
У неё красотка дочка, рысьи уши за косой, и глазища под платочком с плотоядной полосой.

  наверх



На горе — крепость, сосёт камни река,
губы сушит нелепость, кровь бурлит в кулаках,
вещая краткость или дурная кроть,
или, может, кайф, пакость, горькая, как чифир, твоя плоть,
или просто слова, заколотые прошлогодним врагом,
восстававшие молотом, истекшие молоком,
сцедившие мою буквицу скучному стукачу,
сдавшие мою кузницу усердному палачу,
ты меня хочешь — плача, плачем тебя хочу,
так приколи моё платье к раненному плечу.

  наверх



Испросил старик, по ком звонит…
Я ему — извините, уж год прошёл,
не то овечий сыр был не свеж, не то менингит,
под тяжестью плит щетинится белый шёлк,
и тогда ведь, не помните, была зима,
только яростней, крепче, дуло в лицо,
и фигурки картонные, как из Дюма,
приходили на грустное это крыльцо,
снимали шубы, варежки с бледных рук,
ночевали в сенях, кто пил на полу,
а кто в кресле всхлипывал птицей Рух,
дырявил взглядом заоконную мглу,
испросил старик, по ком звонит...
Я ему — извините, уж минул год,
вот, синица, зяблая, семенит,
и луна, шатаясь, в лицо тебе лжёт.

  наверх

Былина 

…Бережёт бережёного Бог берегов,
по краям только крошится крыш крой,
посчитай, либо слишком здесь много врагов,
либо нет никого под горой,
под крылатым крылом рай раешный ревёт,
укрывается крыльями кровный рой,
посчитай, либо много народов здесь заживёт,
либо нет ничего за горой.
Крутизной упиваясь, Бог богов
запевает певучую песню песка:
побережье очищено от берегов
теки вечно, моя река!

  наверх



...Вступает в права другое светило,
выходит в потёмки другая свора
дымит над городом, дымит, как кадило,
снег выходит из-под надзора,

шар выходит из-под контроля,
рукоплесканья слабы, младенческий сон зыбок,
тройка горит огнём, бессмертная воля
гнать лошадей, винтить дороги на дыбу.

Старая сказка, быль трёхдубовая стала
холоден свет, на цепке кошачий подранок,
дышащий в ночь, которая так устала
путать следы, напутствовать христианок.

Спи напролёт, эта ночь другого светила,
спи, коли песня далеко звучала,
спи. Ведь в начале другая была картина,
только другие её не замечали.

Меч острой струйкой режет надвое сердце,
пришедший с мечом вниз любил объятья смиренных.
Там, на небе, где пестовали единоверцев,
отмечены все глухие места во вселенных.

Спи, пока шар вышел из-под контроля
спи, ты дитя, дыхание твоё легче света,
пока в воздухе властвует другая воля,
другая воля клубится, не ведавшая запретов...

  наверх

Русские mailы 

1.

Я не
желала
ссориться,
сориться друзьями,
объявлять блокаду Ленинграда.
Город скользкий, надежности нет нигде. разве ты её ищешь?
Требуются лишь иллюзии, острые, как кинжалы, красные, как табаска,
пьяные, как джон уокер, о`кей, кэптен морган,
впрочем, нам хватит и марихуаны.
Впрочем, и она нам не нужна,
чтобы наслаждаться фантомами друг друга.
Слава Богу, мы не покупаем слова и не подкупаем словами,
только ветерком, застывшем в арках утренних сновидений,
пущенных друг другу стрелой,
эти стрелы летят, они просквозили поднебесную, они
погрузились в преисподнюю,
как надежные субмарины, они всплыли на глади крещёнского водоема, треща прорубями.
Они спешат к своим адресатам с самонадеянностью суворовских слонов.
Вне спора: остроконечники достигнут мишени, влипнут по уши в
кисельных эротических песнях наших песен, в допотопном суеверии
нежностей, в греко-римских бдениях наших сомнений,
в романско-абсурдных ритуалах воспоминаний, в русско-невозможных
пространствах зрачков...
Когда-нибудь. Стрелы достигнут мишени, и мы узнаем друг друга
снова и снова, даже если для этого нам придётся переродиться и
как бы случайно присесть на одну лавочку на бульваре, та, что
напротив современника. Чирик! Чирик! И все дела.


2.

Привет нежнейший!
Ты сейчас у меня за спиной — возлежишь и листаешь, не то Киплинга,
не то модный журнал.
И как это странно.
Я пишу тебе письмо.
Мон ами!
До конца зимы — 28 дней, и мы — свободны. Мы свободны всегда.
Но весной — о да — будет тёплое солнце и та ненавязчивая
простота, которой так не хватает в стужу.
мы валяемся и шизеем от недопересыпа,
мы смотрим в окно, мы смотрим в монитор.
Но наши дни и ночи — это находка для любого
естествоиспытателя.
В нас столько жизни, несмотря на
болезни, её хватит на роту солдат...
Ты дочитал журнал и плюёшься, я вру,
что пишу письмо
этой Сафо из Одессы.
Ты мечтаешь о славе,
ты говоришь, что Америка — дрянь.
Почему бы и нет, но мне кажется, это не главное вовсе....
Я строчу и думаю, как выразить невыразимое,
и ты и я привыкли рисковать,
иначе нет смысла.
Итак, ты у меня за спиной,
я здесь, рядом, и кажется странным и смешным, что я ловлю
как в объективе этот случайный момент, для тебя.
твои волосы растрепаны, ноги — крест накрест под красным
ватным одеялом, правая рука застыла в воздухе,
пальцы сжимают страницу книги…
Твой взгляд затуманен и далеко...
Ты не представляешь, сколько нежности
сейчас в этой комнате. Просто так, из
ничего, из вакуума, из пустоты потолка.
Она сочится по серым стенам серебряными
волнами голоса, который я узнаю из
тысячи.
Дыхание, дыхание сбито.
Ты спрашиваешь, кому я пишу такое длинное
Письмо.
Тебе. (Я не отвечаю). Тебе.
(Я молчу). Тебе.
Тебе.


3.

Халлас! То есть, привет, вспоминаешь ли нас?
То есть Москва tete a tete, кольцевая, бульвар похожий на Монпарнас,
то есть снова зима, моджахедская тьма, да и ветер — химерова колесница,
a la terra гудит, разгулялась чума, ищет, кем поживиться,
то есть снова пожары, стеной героин, дачники думают о преходящем,
городские чары, ангельский сплин, чёртик, запрятанный в ящик.
То есть снова разъезды, встали так звёзды для Толика Головатенко,
у Янки, как прежде, душа — глубокая бездна, остры слова и коленки.
Дилеммы московские, американская тема, поймав снайпера в Вашингтоне,
на проводе Саймс, вот так поэма, сила мысли из-за кордона.
Саймс мечтает о ресторанах, мы рады видеть его и впредь,
но как-то странно, когда назначена встреча на вечер, и кажется: смотаться легче, чем
думать, какое платье надеть.
По правде, нет повода для замороки и прочих, и прочих и проч…
По сравнению с югом в Москве люди окают, на севере беззвёздная ночь,
везёт тебе, море — не стены, плывешь себе тихо, распугивая рыбаков,
а здесь Курский вокзал на расстоянии лиха, в двадцать с лишним шагов.
Город, каменная сколопендра, гипнотический панцирь, бетонный кердык,
залюбит щедро, измордует ветром, целясь поддых.
Тут тебе и смешение рас, сумасшедший театрик всё тех же черт,
самбука, кофе глясе, пидарасы, опаздывающие на концерт.
В О.Г.И. — вечная хаванагила, пот дождём капает с потолка,
люди — халява, люди — могила, такая вот сутолока,
философские сны пополам с эротической праной да крыши особняков,
о приближенье весны ещё как-то рано судить по движению облаков.
Что ж, милый друг, завершенье — отдельное мастерство для прочности изразца,
предпочтительней всё же история статус-кво, история без конца,
Полонский с Головатенко, в редакции тянется тишина,
Катя зовет меня на фламенко, она нежна.
Псы подавно не парятся о раскладах, синицы спят,
у Тани кружево и помада, и мармелад…
Ташевский нашёл для любовной интрижки поводы не без причин:
у него новая стрижка, на скулах шарман щетин…
Впрочем, основания для блаженства хватит с лихвой и без слов,
тем паче, охота за совершенством слаще, чем сам улов.

  наверх

Ай-люли 

выжили
из ума давно все выжили
вижу я
из ума давно все выжили
выживут ли
живые выжили мёртвые
маршируют городовые по Cтиксу чёртовому
монеты для лодочника
ассигнации вкладчиков
с хлебом да под водочку
тосты вкрадчивые
юность непоседливая
старость недобрососедская
города оседлые
толстосумы светские
головы стригут наголо
мода маглова
рожи наглые
гуччи версачи
шикарные дачи тачки
спидовые торчки
банковские прачки
аккуратненькие мужички
пышки-домохозяйства
стеклопакетное счастье
под караоке гори огнём
найди место в нём
найди место в нём
но как выжить живьём выжить живьём
выжили из ума давно все выжили
вижу я
из ума давно все выбежали
выбежали наезжали
выжрали супер из маркетов всё пожрали
выкатились сытые шары
высокое небо зажали
сотовые глянцевые миры
шестисотые черноволжные официальные толстомордые гордые
я понимаю вельможи вы порядок таков
в стране иванов в краях дураков и емель иметь по полной чёртову карусель
башлей хватит ещё лет на сто
но стоп
терпение лопнет
жить хочется жить на этой земле живьём
господин толстосум покиньте мой дом
раз два три четыре
развлечёмся дружно в тире
выживут ли

из ума итак все выжили
вижу я
из ума давно все выжили
выживу ли

  наверх



Возврата нет, возврата нет
Билет просрочен.
Куку ответ, куку привет
Да круг порочен,
Раскладов тьма, кино есть свет,
А смерть лишь росчерк
И мазе фака, пис оф щет
И проч. И прочих.

  наверх



девушка-фантастика
горькая харизма
тикает как часики
в центре механизма

девушка-фантазия
милая хористка
произошла оказия
в сердце органиста

девушка la femme fatal
охмурила лоха
сердце — важная деталь
для выдоха и вздоха

  наверх



предпочтя любовь
труду
нежился Ли Бо
в саду

  наверх

К фестивалю верлибров specially 

Верлибр, знаете ли, — такая мода,
как на лесбиянок, этнические меньшинства или защиту животных...
Ставишь слова, ушиваешь слова, кастрируешь, вспарываешь им брюшко, сто метких плевков, немного салата, дерьма, спермы и кока- колы, по щучьему — ух! — веленью живи, живи, сладкий утёныш.
Мысль — это только начало, контрольным выстрелом в голову кончится тур-поездка, всем хочется кончить, но гордыня поперёк горла, всем хочется не зная чего, но волшебство спряталось на востоке, дальше, подальше отсюда.
Снобы, словоблудницы, словоубийцы одинокие и седые, лысые и едкопахнущие, гамбургский счёт просрочен, полиция нравов отвергнута. ЕС, НАТО, штат Вашингтон, окурки из Катманду, — где покоится смысл ваших снов, ваших болезней?
Механические химеры сердец стучат по ночам глухо.
Когда все одиноки и бывают дурно пьяны.
Когда каждому позарез нужен кто-то,
но сказать в сущности нечего,
незачем давно говорить,
потому что и так слишком
проклятая атмосфера, глобальная буча в коре головного мозга —
нейроны, наркотик, кровь бурлит, дискеты с вирусами, с играми для идиотов, жаждущих куцых объятий и поцелуев,
все делают вид, что они сделали правильный выбор
все делают вид, что врубаются лучше всех,
ковыляет верлибр — калека слепой, глухонемая кликуша, глупая ворожея,
я выследила тебя этой весной на троллейбусной остановке, в свете рекламных издевок, я выпила твой яд, пошла пузырями плоть.
Мальчики торчат от мальчиков,
девочки торчат на девочках,
мальчики или девочки,
верлибры любят верлибры,
евреи спасают евреев,
русские тоже любят, скажем, Мандельштам — любимый русский поэт,
при чём здесь верлибры, когда ко мне в окно залетела ворона, сильная и раздраженная
молчала, не шевелилась.
Голый урод, я протянула к ней руку, птица ну биться о стёкла каменным клювом, ординарная мизантропия, зато блистательное чувство ритма: стук-стук, стук-стук, стук-стук!
Вырвавшись на свободу, птаха зарифмовала меня по полной.
Я пожала плечами, бесперый уродец,
а можно было ответить,
взмыть за ней к соснам —
кар! кар! кар! кар! —
выхаркать сердце.

  наверх



когда грянет, вспыхнет,
под листьями — ветер и гусеницы шуршат,
птицы заверещат по-ихнему
запутается только душа
не дыша нисколько,
на крыльце подглядываешь за дождем
танцует польку
вода, ворюга, прокрадывается сквозь дом.
а собаки дрыхнут,
что им на воду брехать
самокрутку попыхиваю
(украинское в рифму "кохать".)
пробую на язычок
славянское это кохать
и слово-то горячо
хоть сейчас начинай вздыхать!

  наверх



было ли не было
лихорадки Эболы
всё равно мы фабулу
перепишем набело

  наверх



очумело
оч. умело
выло тело

  наверх



в самой-самой страшной мгле
сидят черти на игле

  наверх



солонь-посолонце
солёное значит солнце
казалось бы шутка
а филологам жутко

  наверх

Миф №2003 

1.

проще простого
простить постового
всё равно стреляет он солью
метко стреляет он солью
расправься с обидной болью
веселой отрывной болью

2.

Задница — начало современного мифа,
Лейбниц — точка отсчета глобальной бучи,
и даже пятнадцатилетнюю дочку шерифа
от кока-колы немного пучит.
В слове спрятан каюк, очертание мира.
Дугин чертит дугу и отказывается слыть человеком (как и нудные дети Ульбека).
Но кто видел виновника, рогатого, как сатира,
нарядного, как короля, век за веком?

3.

Когда у меня болят рёбра, — я думаю о ночном пожаре,
когда ты меня хочешь, я целую тебя отрешённо,
по жилам бегут цари, галдят по крови татаре,
плачут надрывно в ушах моих русские жёны.
Когда смысл проваливается, трещит солдатня по сугробам,
механические часы соловьино готовят нас к смерти,
клянёмся жить, клянёмся до самого гроба,
теперь вы, жадные псы, мне верьте.
Когда солнце алое отчалит от горизонта,
я спрошу, откуда здесь океан, остр поющий на всю окрестность,
посмотрю на небо и без всякого лишнего понта
обрету настоящую свою телесность.
Будет тело пестреть, как ярмарочная шкатулка,
дети будут смеяться, пить тёплое молоко из грудей,
в красивых телах будут люди выплывать на прогулку,
попивать вино и жарко спорить, любить, как люди.
Я пройдусь по рядам, спотыкаясь неловко о голые ноги и кресла,
кто-то весело засмеётся вслед, шлёпнет меня по заду,
в суете щебечущей найду своё свободное место,
и никакого ада кромешного, коль найду здесь живым тебя рядом.

  наверх



ты победа — ябеда
либидо - корябеда
на бедэ сидит беда
дует тихо на воду

  наверх



поцелуем встречаются маки
губы красные что вурдалаки
прячет девушка под простынями
зло царапается перстенями
груди острые что брильянты
что и лакомства городские
где полночи стонут куранты
там где улицы слишком людские
и любовники-оккупанты
убиваются от тоски

  наверх



вот девица за углом жила одна
просыпалась лишь под вечер как луна
сладко млела от французского вина
и была ещё немножечко хмельна
в гости изредка кого-нибудь звала
да звонки по телефону — бла бла бла
анжеличила по городу — шала…
в танце скидывала туфли — догола
на ходу присочиняла то да сё
да подделывала хокку под Басё
губы красные раскрашеная прядь
в магазине вслед шептали — ну и блядь
по закону жанра — наплевать
и нет повода о прошлом горевать
вот и вся история всплыла
красногубая девица как жила
а теперь же вместо дома за углом
пустыри да стройка

  наверх



Это нечто...
террористическое слегка, простите, мода,
эротическое весьма поскольку вечно,
это нечто во власти цифрового кода, конечно,
под тяжёлым кайфом високосного года.
Высоко-высоко
далеко-далеко св. (святая) свобода...
Нежно и быстротечно
и это нечто.

  наверх



никого и никогда
предводителю вода
и воительницам пылким
упоительная мзда

за свободу да-да
за тенеты нет-нет
поцелуй сюда-сюда
и отдай мне пистолет

  наверх



Рэп треп гоп степ хоп
(пип!) оп!
подставь свой лоб
стукнуться об
дуб
кот заводной — глуп
крупная тоска — на века
ска! Во первых ты был здесь чужой
пах анашой ещё черемшёй хой!
царапыч поёт просроченные хиты
ты! песнь твоя плесень
тресни тоска, игла тресни песни
другие звучат грузные как атомные киты
ты — похмелье пустого вокзала
ты (пи!) что слышал, да это я сказала
меня зовут (пи!) приличное дело
ты канай направо ещё раз налево ищи тело
в канаве в канаде в земном чреве дыра
ура-ура открыто для снобов
чтоб на радость соседям чтобы детям честным таксистам
чтоб жара обдавала холодом истово
городом горбуном
проходу нет
нет повода
поводыря об ином
поёт в проводах электричество
его величество свет
будет мотать срок
если ты (пи!) гонишь свой кайф кайфовать
по вене чужих дорог — мировать рвать на куски
дорог ли тебе шанс — рвать губы в кровь грызть соски
где твоя игра не-на-жизнь-на-смерть дорога
вспомнила я у красотки кривая нога
и нет головы у неё
у твоей мечты
нелепо и нежно придумал ты
свою девку в алмазах.

  наверх

История вкратце 

была ветхая и злая арба
что ни день то гульба и борьба
ставят на крест раба кладут крест на раба
полыхнула изба
как свечка изба
избавление всех избавление ба изба изба
кровь из высокого лба

  наверх

Алина Полякова, девушка из спортзала 

только три часа ночи
говоришь — безупречность
но живая непрочность
мне живее чем вечность
к слову противоречий
не найти и в помине
так случается в речи
много замкнутых линий
вот и сон твой короче
и дыхание кротко
твой стремительный почерк
мне мерещится чётко
и лицо твоё чувством
слишком красноречивым
многотомного Пруста
не хватает на чтиво
неучтиво расхристаны
оголенные речи
мне достаточно истины
в твоих кудрях колечках

  наверх



город гигант...
гиганты трамваи
следы гиганта
на холодном асфальте
люди гиганты.
в каком проулке я легко толкаю тебя в плечо?
трэшевый город
красивый хлам
потёмки в подъезде
модники хамы через дорогу
час от часу не легче
девушка как вода в реке подо льдом
смеётся магнит манит горящее око
в сроки поставленные беглецами
по морози крыш
успеть отзвониться расцеловать их
махнуть рукой вслед гиганту ж/д
брешь посреди неба.
чушь между слов
ах — между нами
в каком вагоне я легко толкаю тебя в плечо?

  наверх

Песенка со всех сторон 

Присутствие зла монету литую
возьми на весы взвесь,
воздух горит, кто не ратует,
кого не хватало здесь?
Откровение (красная соль, солончак) —
откровенность друзей в ночи,
оторванность, курево натощак,
кричи его не кричи,
кликуша выпотрошенная
словами непрошеными
прошлого крошево
наспех вышитое.

Об успевших, об опоздавших,
уставшим с дороги — воды.
Кто ты застывший пропащий,
кто ты кто я это ты.

Трехречья змеиное логово —
логос речи алгоритмический сбой,
в бою победили безногого
гога лихой, магога рябой.

Отдали земли. Пропили, просвистели
олимпийские бегуны
смотрят с улыбкой в горячей постели
остросюжетные сны.

Пришлое прошлое
ножиком дюже я
прожито — брошено
обезоружено
фото под вишнями
вольности лишние
лживо утешены
зарится к лешему
матрицы клеточник
ряженый бешеный.

Где её легкость, грация первовстречной?
Кости болят, кости перечат,
печень её расклевана комарами,
голос замкнут в провода,
стенка на стенку калечат дворами
хлебосольные города.

И она, гордячка, от причастия убежала,
от междоусобицы усвистела монетой литой,
ищи теперь в поле её горячее жало
хвост запятой.

Пятна света нежно тают
кляксы ночи подступают
где мой дом? На горе
кто поёт в монастыре?

Северная молитва подкожная,
разрыв-трава юности, тайга тревожная —
треножник жертвенный, слово неосторожное,
ножевая смертельная рана, всё как положено:

сказочно одиноки
богом богаты
идиоты или пророки
солдатики или солдаты
шуточки ли штыки
губы мои дураки
минуты мои братки
братья ли батраки

с легкой руки тяжелой руки
взводят курок —
беги!

кликуша ты пришлая
вздёрнутая на частокол
безутешная пошлая
голая как сокол
бей в колокол
бей в колокол
не писано слово закон
чистый звон
чистый звон
с четырёх сторон
с четырех сторон

Пышет степная взвесь,
кого не хватало здесь?
Откровения — солончака,
солнечно — зайчика.
Посолонь пыль в ночи,
по свету
прокричи.

  наверх



перевёртыш карнавальный
дух пленённый дух овальный
мой кинжал по рукоять
был денёк исповедальный
с воспалением миндалин
и почти что идеальна
городская благодать

  наверх




Анастасия Романова
ВАРВАРСКИЕ ЗЕМЛИ


2007 год

 

серия 2005 года


 

 

 

 

 

серия 2001 года


 

 

 

 

 



 

 
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
порочная связь:
kastopravda@mail.ru
KMindex Всемирная литафиша