Читальня
 
Наша кастетика
 
Городская шизнь
 
Манифесты
 
Касталог
 
Касталия
 
Гониво
 
Les libertins et les libertines
 
Гостиный вздор
 
Форум
 
Культ
 
Периферия
 
Кастоnetы
 
back

 

Андрей Полонский

ИЕРУСАЛИМ - ТИБЕТ, ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ...


СОДЕРЖАНИЕ:


НЕРЕШЁННАЯ УЧАСТЬ

«Итак, перечень, итог, в итоге…»
Философские песенки
Второе пришествие
Первая неделя Великого Поста
«Грамматики-говноеды…»
«Представляешь, народ хлопочет…»
«Не жалей, палач…»
«Неужели всё-таки…»
«Эта аллегория…»
«Я долго смотрел на небо…»
«Каких бы то ни было сочетаний…»


КОНИ ВСТАЛИ, КАК ВКОПАННЫЕ... И БРОНЗОВЕЮТ...

«Никакой ясности. Никому…»
«Немного сутулый…»
Новые мифологии
«Я понимаю, зима…»
Русская рулетка
«Кучер…»
«Было ветрено. Это обычно на перевалах…»
«Качественное немое кино…»
«Как у обдолбанного Кости…»
«Меня смущает, что это всё не споёшь…»


ИЕРУСАЛИМ—ТИБЕТ

«Лентопротяжный бег…»
«В пасторальной краске…»
«Уйти или остановиться? Уснуть или может быть кокаин…»
«Калигула невероятен…»
«Кастальской или кастильской…»
«Китайский шарманщик бедный…»
«Из обычной — в глубокую память…»
«Наконец отступило отчаянье. Тишина…»
«Где охрипшие, как в водевиле…»
«Составлял гороскоп. Сидел над картой июля…»
«Хулиганишь? Всё стерто? Забыто?..»
«Хорохорится бедолага. Добела раскалил копьё…»
«Как ты проходишь? Сквозь?..»
«У поллюции время на стрёме…»
«Девка по полю гуляла…»
«Я виноват…»
«И страх, и честь, и лесть, и прах…»
«Верности недостаток. Вечно играем в прятки…»
«Отжени от меня потери…»
«Гурджиев духов заклинал…»
«Во Стамбуле ебливом…»


ПЕРЕВОДЫ С ВЕГЕТАРИАНСКОГО

«Куролесила околесица…»
«Я виноват, поскольку всё, что умею…»
«Лень сочетать правду с вымыслом…»
«Разговорить скотину…»
«Ни травы молённые…»
«Мой папаша считает…»
«Не святые, вашу мать…»
«Я тоже умею...»
«Койка. Куда ты денешься…»
«Что с них взять, если брошены…»
«Календарь пристрастен к датам…»
«По утрам в лепрозории…»
«По дорогам не дрожки…»
«Кисло-сладкая малина…»
«Какая чушь, — ответили, — мы квиты…»
«Солнце светит на закате…»
«Молишься, чтоб утешил…»
«На фоне всего, что творится в мире…»
«Мы так её любили…»
«Не кинологам — киноленту…»
«Забей на всё, что понял…»
«Милый, милый, дорогой…»
«Прописаны пилюли…»
«Видишь ли, я хотел написать куртуазный сонет…»
«Не представляется возможным…»
«Джинсовая заплата…»


В ЧУЖОЙ СТРАНЕ, НАВЕРНОЕ, БУДЕТ ВОЙНА

«Клубные пиджаки, короткие юбки…»
Три августовские элегии
«В чужой стране, наверное, будет война…»
«Пустяки, что в Атлантике мореходы искали оправдание смерти…»
Иллюстрации
«Секс, разумеется, гораздо лучше сна…»
«Купи моё безумие…»
«Александр Дугин — философ…»
«Когда я был в Америке, она мне нравилась…»
«C`est la vie…»
«Поднялся ветер. Его называют афганцем…»
«Не знаю, что происходит с нами…»


МАЛЕНЬКИЙ ВЕНОК ВЕРЛИБРОВ

«Я, кажется, помню. Партия была сыграна, и постояльцы…»
«Ещё совсем немного — и включат свет…»
«Выйдем, наконец, и увидим…»
«Исчезнет необходимость спрашивать…»
«Хочется ли раскумариться тебе, идиоту…»
«Во, заморочился. Зло. Злому…»
«Кто придумал такое название…»


ЭЛЕГИИ.DOC

«Потная, плотная, платная…»
«Он лаял долго. Дольше, чем хотелось бы…»
«По крайней мере, они…»
«Кроме меня, ещё и другие…»
«Кисочка, налей мне ещё стопочку…»
«Всегда оправданное усилие…»
«Я себе обещаю…»
«Суеверие и суесловие…»
«Постулаты плотника…»
«Кусачий, колючий…»
«И остолбенев, и немея…»
«Ясен пень — пение. Ясен пень — через пень колоду…»
«Пусть его — жизнь уходит…»
«Совсем не то, что хотелось бы…»


ВЕРЛИБРЫ СРЕДНЕГО КЛАССА

«Чересчур искусственная аллитерация…»
«Один видел поле, остывающее от войны…»
«Сойти с ума, свернуть налево…»
«Я хотел всегда одного…»
«Ни к кому ни о чем не докричаться…»
«Мы видели и не такое, скажи…»
«Сказать невозможно, как устроен мир…»
«Резво по-над полем…»
«Последние поэты на границе эпохи десятичного кода…»
«Господь суров, но справедлив…»


ПИСЬМА ИЗ 1999 ГОДА

«Неугасимая (лампада?)…»
«Замечательное мечтание…»
«Неизбежные стены…»
«Похоронная бумага…»
«Из последствий, нам посланных…»
«Перечень. Украдут...»
«Необязательное “стой!”…»
«Поэт проговаривается…»




НЕРЕШЁННАЯ УЧАСТЬ


1. 

Итак, перечень, итог. В итоге
вероятней всего кальян, арабская музыка
и седые мужчины. Один из них скажет: перечень,
тебе всегда чего-нибудь, да недостанет —
любви, признания, гарантированного бессмертия, —
бледный, почти прозрачный, глаза на выкате,
игрушка шайтана, песни песка в пустыне,
тридцать долларов до Бейрута,
Тегерана, Йерусалима,
Мекки, Аддис-Абебы, Каира и Эр-Рияда...
Стремишься, милый?
Случайной славе ещё недавно нравились твои повадки,
но куда тебе двигать? Где твой город?
Где твои триста сестёр и братьев?
Никогда и ни с кем ты не случишься дома,
цитата о неправильной жизни, иллюстрация к нарушению заповеди,
пример школьной учительницы с отвислым задом.
Несловоохотливый дервиш, толкуя суру «корова»,
представит всё это в двух-трёх ненавязчивых позах,
в танце, — как сказал бы Гурджиев. Господи, неужели в танце?..
Тебе нравится, как поют муэдзины,
тебе нравилось, как они пели
тому назад нерешенная участь,
несыгранная партия, наваждение...
Проснись, в арабской курильне
тебе подсыпали зелье в кофе

  наверх

2. Философские песенки 

I

Я имею четыре локтя на вырост,
бедный выкрест, слишком глубокий вырез,
по причине отсутствия у власти всяких приличий
вычтем бессмертие, обналичим.

Хохочи последним — сломаешь шею,
что ты успеешь, плотник, в каких океанах
плавала рыба, плакала лотерея,
спьяну ли выстрелил Иванов, желавший в нирвану.

Его патриарх уговаривал: убей, мол, Будду,
он отвечал: не буду, не слишком печать покоя,
переговоры по рации, рацио, мать их, простуда,
и пенять безрассудно на плащ с кровавым подбоем.

Итак, по пуле на брата, итог — по дуле на бога,
Лукреция пешедралом шлёпает по заливу,
мельница нутряная перемелет любого
до следующего года
в глумящемся Иерусалиме.


II

Фуко изрёк: я вещь среди вещёй,
вотще не существует оправданий,
и ну их на хуй, проще ешь и пей
и пробирайся к самости задами.

Самоса — совесть, Витгенштейн — ярлык,
элегия, элизиум, эпоха,
Эйнштейн велик и Эйзенштейн велик,
курлык, курлык, и никакого бога

не надобно. Песок, часы, земля,
трава, совок, труба хрипит. Заело.
Пылают конопляные поля
и преет разложившееся тело.

Подагра, нет, проказа, нет, приказ,
кузнечик в кузнице и свистопляс в азарте,
история придумана для нас,
как течка для котов, вопящих в марте.

Я помню о снегах минувших лет,
о рифмоплетах, ждавших идеала,
когда седлаю свой велосипед
крутить педали в сторону привала.

  наверх

3. Второе пришествие 

Весна запаздывает. В дневниках
тех, кто останется, будет сказано, что шёл снег.
Подо льдом умерла река,
кончился век.
Мы на севере, далеко,
у нас тяжёлый язык,
жирное молоко, —
выпей и пой старик.
Выпей и пой, как цвели сады
далеко на западе, как пела капель,
связка дров за твои труды,
связка дров и красотка в постель.
Мы сидим в трактире. Пылает очаг.
Мы пьём вино с другого конца земли.
И песни, песни совсем надрывно звучат.
Пойди ему, постели.
Ты откуда, старик? Ты откуда такой пришёл?
Седой, с гитарой в чехле.
Видишь. Мы устроились славно. Кресла, стол
и еда на столе.
Вокруг леса. На небе висит луна.
Красавица улыбается. Ты ей нравишься, идиот.
Собираешься? На хрена?
Прорицатели говорили, что никто никуда не уйдёт.
Весна вернётся. Нальётся зельем трава.
Боишься в отдельной комнате? Постелят в углу.
У меня сегодня тяжёлая голова,
наверно это к теплу.
Милый, милый. Мы хотели наследства, мы истоптали тысячи башмаков,
мы испробовали все средства, чтоб отправиться в путь,
но кружили вокруг этого дома. И без дураков
нам хотелось вернуться. Отужинать и уснуть.
Что-то ноет под горлом. Ладно. Пришёл, так играй.
Зачем ты молчишь? Мы хотим
знать — есть ли на небе рай
и что над ним?
Но вероятнее всего там не ведают этих слов,
электрические гиганты разматывают провода,
в лаборатории птицелов
гадает: что и когда?
Я понял, старик, ты из тех, кто в белых одеждах, один
следит за криками птиц, стреляет, скрываясь в ветвях,
но нам слишком боязно, и мы обязательно наследим.
Страх
мечтают увидеть боги,
грех
им нужен, как молоко,
хорошие ноги
уводят вниз...
О чём ты поёшь, старик?
Зачем так легко?
Видишь: в углу эти трое
уже обнялись.
Здесь так не принято. Слышишь, прими на грудь,
и пока с тобой ничего не сделали — вали прочь...

И не забудь,
что мы были ласковы в эту ночь.

  наверх

4. Первая неделя Великого Поста 

Я ничего не умею. Мясо, вино,
женщины, закурить.
Господи, как же давно
я мог с Тобой говорить.
С тех пор тысячи слов сменили тысячи слов,
голова, как колокол, — гудит над телом,
мне рассказывали, что Ты здоров
и ходишь в белом.
Осанна! — поют многочисленные голоса.
Осанна! — разносит ветер,
а что ты думаешь Сам
обо всём на свете?
Господи! Вероятно, только я виноват,
что хуже всех,
не верить в своё спасение, — как католики говорят, —
смертный грех.

  наверх

5. 

грамматики — говноеды
халявщики синекуры
мы правим наши победы
под музыку пули-дуры

и если такое братство
напоминает бардак
то незачем нам бояться
болезней и передряг

и кто окажется сверху
и кто окажется снизу
последнее дело — проверка
документов и виз
шизовые постояльцы
местного капитализма
влипли по самые яйца
и радоваться собрались

  наверх

6. 

Представляешь, народ хлопочет,
ищет свищет, берёт своё,
а какая-то дуру корчит
и весёлые песни поёт.
Что поёшь? Не о том ли свищешь,
что мы видели сотни раз,
были песни светлей и чище,
но немного в них толку для нас?
Одиночество, скрип уключин,
в сонных железах — стрёмный гной,
от поэзии только пучит
в лодке лёгкой и ледяной,
веет ветер, метель — услуга
для того, кто держит постель
в жизнь ценою, и бег по кругу —
лучший отдых для сонных тетерь.
Драки воинов — после боя,
приз — кольцо с чёрным камнем в груди,
не томи меня, хрен с тобою,
остуди!

  наверх

7. 

Не жалей, палач,
остуди,
я имею тебе сказать...
ворон-стражник у губ моих,
он целует мой сильный рот,
смачно сплёвывая глаза,
преисподняя,
если жжёт,
преисподняя,
если стих
леденящий ветер высот
в раскаленной моей груди...

  наверх

8. 

неужели всё-таки
в небесах уют
праведники водку пьют
и песенки поют
девицы аккуратные
где-то возле звёзд
балуются с ратниками
целуют их взасос
мы же недостойные
перебирая чётки
бороздим историю
пьяненькой походкой

  наверх

9. 

Эта аллегория
прилично устарела,
никакой истории,
брошенное тело.
Господине — Господи!
Сладкая истома.
Хочется Тебя найти
там, где всё знакомо.
У подруги дома
нету ни шиша,
статуэтка Шивы,
бухие кореша.
Смерти танец сладкий,
Шива многорукий,
в Библии закладки
поменяли, суки.

  наверх

10. 

я долго смотрел на небо
поднялся ветер шёл снег
как же всё-таки немощен
и суетлив календарь
разгуливает человек
то червь то царь

  наверх

11. 

каких бы то ни было сочетаний
мечтаний вычетов и отчётов
совпадений согласований
до чёрта
идёт дождь режет зимнее небо
в городе пьянки чаще чем именины
и хрен с ними
где бы я не был
буду помнить объятия поцелуи чай с витамином

витамин стоял в банках у бабки моей на полке
бабка моя любила в Бангкок улетать на палке
под ногти метить иголки
в очко состязаться с парками
витамин — протёртая смородина без варенья
обычное местоимение советского производства
средство от бессонницы и старения
возбуждающее к богоборчеству

времена меняются слишком быстро
или слишком медленно звёзды тени
точно такие же как и в бытность
предыдущих спутников если теле -
механика оптика смущает щами
щавелем отчаянья веселья отсветом
то и любой из нас не имеет печали
хотя речь не об этом
Пушкин мыслил сюжетом
Заболоцкий — пейзажем
Бродский — ритмом
Жданов — губами
сближающимися с окурком
но и Данте даже
не ведал как справиться с метадолженстованием
полигамия смысла
совы ссоры
если начал весел
успей умыться
все мы у Господа новосёлы
все мы у чёрта мытари

жёны дочери скворцы сёстры
осётр апостол расставит сети
передвигаются посуху
Божьи дети
доходят до берега глядят в пучину
на той стороне сарацины
им призван помочь младенец
сюда не пришли мужчины
так как не было денег
в кошелке акульем слишком большие просветы
кошерное мясо на вкус не хуже свинины
сосок убитый корсетом
местные именины

в паланкине китайский отрок
на носилках византийская сука
на аэроплане до города мёртвых
не больше суток

от беды схорониться
не просто прочно
наступает серое
многоточье беды
но живой воды источник
тире точка
в игре задействован источник живой воды

тропа теряется в царстве драконов
где плоды разевают зубастую пасть
нужно идти по склону
и не упасть
дойти до храма
убить охрану
изнасиловать жрицу
наполнить ковш из колодца
хорошо напиться
и приколоться

обернуться
увидеть как всё вернётся

  наверх

КОНИ ВСТАЛИ, КАК ВКОПАННЫЕ… И БРОНЗОВЕЮТ…


1. 

Никакой ясности. Никому
ничего не ясно. Воин вьюг
уходит на север. Маг
сосредоточился на ароматах.
Милая, слова
кажутся воробьями,
склевавшими сон.

  наверх

2. 

Немного сутулый,
он хочет бессмертия.
Ему сказали,
что бессмертие раздают на севере.
Каждому, явившемуся на север —
гарантии лучших стоматологов,
шахматистов и представителей теневого бизнеса.
Часом не легче? Уже пришли.

И потнолицые мужчины спешат сюда с рюкзаками,
едут на джипах,
плывут на байдарках,
а с ними —
некрасивые девушки,
красивые девушки,
розовощекие девушки
и сосредоточенные на своих ошибках.

Немного сутулый,
он отказался от этой идеи,
ему не нравятся массовые предприятия.

Ещё его раздражают курносые, жизнерадостные с маленькими глазами, —
в логове вечности преобладали именно они, —
самые подвижные,
самые упорные,
самые ловкие,
когда речь идёт о бессмертии.

  наверх

3. Новые мифологии 

            А.Г.

Пятнистые олени бытия
распроданы. Шумит чужая пьеса.
Охранники холёного замеса
хмелеют от пророчеств. Ты и я,

как памятники собственным словам,
как пригородные поезда налево,
в Афинах эпидемия холеры,
полк Афродиты прёт по головам

отчаявшихся. В парке набекрень
встречает день прохожий рудознатец,
его подружка в разноцветном платье
ширяется, вставая на колени

перед майором олимпийского ГАИ, —
поделать что? Там правила и свитки.
Нас взять легко, глупцы и недобитки,
к тому же слишком часто о любви...

Но движемся к прозренью, как улитки...

  наверх

4. 

Я понимаю, зима.
Следы на снегу:
это лось,
это куропатка.

  наверх

5. Русская рулетка 

маялся раешник,
захмелел канешно
балалайка зла кума
паренька свела с ума

мы-то люди-паиньки,
ежели не пьяненьки

если не обторчены
не занесены
в злые и испорченные
дьяволовы сны

  наверх

6. 

Кучер
гнал так долго,
что мы, наконец, столкнулись.
Посмотри на меня, детка,
посмотри на меня внимательней, —
ты попала,
ты попала в кино,
коридоры времени,
и пронзительный ветер скоро разорвёт твою ветхую одежду.

Даже странно, как выглядит под одеждой еврейская девушка, слыхом не слыхавшая об Освенциме.

Иван, гони скорей! Батюшка будут гневаться!
Ничего не могу поделать, Рахиль Иойльевна! Кони встали как вкопанные... И бронзовеют...

  наверх

7. 

Было ветрено. Это обычно на перевалах.
Незнакомые птицы склевывали замёрзшие сливы в заброшенном саду и, счастливые, готовились лететь на север,
старый хиппи, поселившийся здесь в 79 -м, сказал, что уединение способствует прекращенью ломок, изученью иностранных языков, а также поиску святого Грааля.

Каждую весну сюда приезжают толпы почитателей святого Франциска, и, несмотря на это, он уже двадцать два года успешно скрывает от полиции свои цветочки.

Маки в горах. Представляете, какая хань!

Один из нас по матери был китаец. Он порезал ногу, и мы задержались.

  наверх

8. 

качественное немое кино
немытые воспоминания
куда тебя несёт? — в полдень!
пуще сглаза боюсь виновных

любовники стоят на разъезде
в поездах пролетающих мимо
дети высовываются из окон
странно — все они живы

пчёлы — зачем так много пчёл
в этой местности? — не спасает
даже коронная молитва Блеза Сандрара

азиатский блюз евразийское платье

хочешь я объясню тебе смысл
у продрогшего небожителя испарина
в Андалузии предпочитают замуж
но здесь только пчёлы только пчёлы

каждый из нас — диковинный цветок
и мёд собирают барышни — медуницы

  наверх

9. 

как у обдолбанного Кости
лопатки болели
лопатки болели
крылья белели

сперва только одно крыло
показалось
потом другое крыло
померещилось
потом пришёл шестипалый
и выстрелил

плакал Коля на диване
рая нет и ада нет
не сожмёт никто в кармане
ох леденящий пистолет

слишком холодно и мокро

  наверх

10. 

Меня смущает, что всё это не споёшь.
Глупо. Стихи, из которых невозможно сделать песню...

Сок сокола.
Ор орла.
Жестокою
ты была.

  наверх

ИЕРУСАЛИМ—ТИБЕТ


1. 

Лентопротяжный бег.
Дорога натянута, как
замыслил двадцатый век
и хочет каждый дурак.
Рыдать о прошлом смешно,
отпета, прожита явь,
путник глядит на дно,
но не желает вплавь.
Степь. Карнавал в степи.
Лес имён в дневнике.
Котёнку кричат: топи
страхи свои в реке.
Колется рысий смех
по камерам нищих дней,
если случится побег,
в сторону — так верней.
Вспомнить. Достать. Суметь.
Вытеснить. Объяснить.
Всё, что скрепила смерть —
связать на живую нить.

  наверх

2. 

в пасторальной краске
серые холсты
бритвой без опаски
рассекай черты
голубиной ласки
каинова сна
пересказом сказки
не достать до дна
дело не в подпаске
и не в овцах толк
на любом участке
только выстрел — волк
у сухого смеха
у чужих сетей
корень неуспеха
в прочности потерь
кто во тьме хохочет
истину жуёт
звездочет и кочет
высмеянный влёт
лучник ищет очерк
лунного лица
целится бормочет
не надеется
на моём заводе
тикают слова
при честном народе
кругом голова
при честной свободе
узы крепче муз
бильярдист на взводе
мажет мимо луз
где икра спасенья
продавец уныл
он не ради денег
амплуа сменил
Рождество всё ближе
вызвездит мороз
если кто и выжил
значит не до слёз
и вопрос последний
дорогой ценой
что ищет собеседник
от земли иной?

  наверх

3. 

Идти или остановиться. Уснуть или может быть кокаин.
Раскрашенная девица. Один на один.
Поговори с ней о чаше Грааля,
поговори с ней о джунглях и сельве,
тебе станет легче,
ей станет лучше.

  наверх

4. 

Калигула невероятен.
На небе тем больше хляби,
чем меньше на людях пятен.

Сумей понравиться рабби,
тогда понравишься Богу.

Приятель, тебе в дорогу
пора бы, да ветер свищет,
овчарки по следу рыщут,
и всадников сотня тысяч
имя твоё полощут.

Быть проще! — велел Он нищим.
Быть лучше! — велел Он прочим.

  наверх

5. 

Кастальской или кастильской, —
думать вовсе не надо,
на скрипучих мостках у Стикса
курит план Торквемада.
Чёрные воды встали,
лодочники бастуют,
и тишина литая,
как перед грозой в июле.

  наверх

6. 

Китайский шарманщик бедный
крутил свои песни напрасно,
всех нас, ушедших бесследно,
отпевает безбровый пастырь
в храме без синего неба,
без золотых икон,
где судьба — на потребу,
и удача — на кон!

Подруга в слезах зайдётся,
но прав окажется серый,
твердивший о том, что солнце
пылает, не зная меры,
твердивший о том, что двери
небесные на запоре,
и суд как в эсесесере,
и прокурор на иконе.

В пиджачке мышиного цвета,
во дворе шофёр и машина,
пастырь, отпевший лето,
я тебе выстрелю в спину.
Вполне солидный, конечно,
нараспев читает о благе,
сначала стреляю в спину,
потом говорю о Боге.

  наверх

7. 

Из обычной — в глубокую память,
из двуцветных — в зелёные сны,
где русалки поводят глазами,
наглотавшись блесны.

  наверх

8. 

Наконец отступило отчаянье. Тишина.
Проснувшись, двор кажется надёжным и веским.
Из-за облаков проглядывает луна,
снег, как орнамент на занавеске.

Шанкара свою лекцию прошептал
в прокуренном зале, на стёртых креслах, —
кто-то слушал въедливо, как шакал,
кто-то готовил вопросы смешно и честно.

На всех найдётся место в раю, в аду,
составитель каталога, я спорю, спорю,
до единого Бога никак не дойду
по солёным волнам бескрайного моря.

Но противостояние двух начал
куда понятней, чем милость Хозяина,
как он корчился, миленький, как кричал,
когда видел над небесами зарево.

Стою, курю, рассматриваю календарь,
что, кому и когда обещано,
пророк неуверен и лжив, как царь,
и аудитория смела, как женщина.

  наверх

9. 

Где охрипшие, как в водевиле,
горбоносые злые герои
охраняют бессмертие стиля,
отрицая свободную волю?
Кто ты, каторжник умалишённых,
что ты свищешь, кому ты заложен?
И летит эта песня над стоном
бездорожья, над дурью таможен,
над цыганскою дурью, над планом
контрразведок отжать наши слёзы,
с нежной ясностью — девкою пьяной,
превышая привычные дозы.
Я, осмеянный, я, повзрослевший,
я, со всею романскою статью,
вспоминаю в Челюхе черешни,
дождь во Львове, во Льгове — объятья,
теннис в Дзинтари, пиво в Паланге,
плов в Ташкенте, арбузы — в Цхинвали,
чаепитье — а в банке — фаланги,
шуры-муры, едрить, трали-вали.
Ничего, что границы, монеты,
офицеры, шлагбаумы, зоны,
нам всегда было по фигу это,
только мост по-над временем взорван.
И страна пионерской отваги,
полудури газетных подвалов
остаётся на белой бумаге,
в зоне зеркала, под покрывалом.
У пророка синеют прожилки,
ни одно из пророчеств не вышло,
только вечная память отжившим,
бедным путникам в поисках смысла.
Только вечная память героям
скотобоен, котельных и скверов,
каждый мог согласиться: я воин,
я был призван сражаться со скверной.
Я бессмертен. Я вовремя вышел,
недоступен для круговорота,
я люблю переспелые вишни,
мне плевать на разборки народов.
Жаль, что это — тоска и бравада.
Из котельных шагнуть в коменданты,
вот и вся наша — на фиг — отрада,
вот и все наши — на хуй — таланты.

  наверх

10. 

Составлял гороскоп. Сидел над картой июля.
Теребил бороду. Бередил раны.
Расстрелять бы? Жалко последней пули.
Удавить бы? Какой он старый и странный!

Ну и ладно, старик, черти наши злые судьбы,
всё равно не уйдёшь от нас, — тем более, дальше смерти.

Флотоводцы — плохие судьи,
поскольку боятся надёжной тверди.

  наверх

11. 

Хулиганишь? Всё стерто? Забыто?
Рыцарь мёртв или плешь прохудилась,
или сверху Уставший от быта
по Уставу оказывал милость.
В переходе, где нищие пели,
нынче лишь киоскёры смеются,
непонятен под ряской похмелья
духовидец, вращающий блюдца.
Непонятен, невнятен, не прожит
день, похожий на сеть каталога,
и кудесник, отстроивший рожи,
с наслаждением свищет итога.
Перековка пространства. Для бедных
в корневом ремесле Демиурга
открываются вящие бездны,
как на лестницах Санкт-Петербурга.
Для искусных — охранник искусных,
для невинных — охранник невинных,
разбираются в числах и чувствах
точно так же, как в войнах и винах.
На ножах? И герои застыли.
На винте? И хохочут, хохочут.
Полночь — нежная дочь водевиля,
и сестрица бессмертия — порча.
По ущельям, где прятались совы,
по пещёрам, где овны рыдали,
как свидетельство нового Солнца,
в камне выбита чаша Грааля.

  наверх

12. 

Хорохорится, бедолага, добела раскалил копьё,
что ж, мне нравится их отвага, коль отвага — во имя моё.

Ну а воин, он выбрать волен, воин скачет наперерез,
не желает — наверное, болен, — соблюсти он мой интерес.

И в ответ картавый, вертлявый, или дамский — надёжней всех,
вместо славы — (внемли!) кровавой — его встретит лукавый смех.

Оправдается и утрётся, примет душ и пойдёт домой
он, оспоривший первородство, называвший мой сад тюрьмой.

Лучшей участи он достоин, чем дрочить на Нетварный Свет,
был вполне подходящий воин, а теперь его просто нет.

  наверх

13. 

Как ты проходишь? Сквозь?
Быстро за ним. Огонь!
Под виноградное «брысь»
не подставляй ладони.
Робеешь или сбылось,
твоё оно или не тронь?
Мы слишком легко забыли
приказ и причины погони.

  наверх

14. 

У поллюции время на стрёме,
юный дрищет в классической позе,
ни малейшего таинства, кроме
разговора с врачом о неврозе.
Милый доктор в костюме прилежном
пахнет правилом, правом, озоном,
мир кошачью испытывал нежность
и от этого парализован.
Ух, насколько кургузы дороги,
волок — Вологда, пасквиль — Париж,
режет Божьим наследникам ноги
острие неосвоенных крыш.
У монаха в дырявой корзине
наши помыслы и маета,
приговор, точно обморок зимний,
но торговая площадь пуста.

...В замке, между готических сплетен,
бедный скарб режиссёрской задачи.
Захрипит от отчаянья петел,
ни один идиот не заплачет.

  наверх

15. 

Девка по полю гуляла,
отдыхала на траве,
девка старца целовала, —
видно, ветер в голове.
Вышло всё не так, как надо,
пили водку, пили ром,
для отбившихся от стада
есть дорога напролом.
Как блевали-целовали,
как ушли, захлопнув дверь,
высоко на перевале
что же делать нам теперь?

  наверх

16. 

Я виноват.
       Вина! — и влёт,
чудак, который здесь живёт
мне говорил, что век подряд
стреляет в нежных из засад.
Зачат восторг. Безумец — лох,
и нас никто не уберёг
от мокрых городов, морщин,
от трезвых женщин, их личин,
«Лучину» пели, гнали в клеть,
но не посмели умереть.
Своей эпохи господа.
Смешно — на вздохе — и туда,
где суд действительно в конце,
покой проступит в подлеце,
угодник станет награжден,
случится высмеян пижон,
кто в Рим, кто к морю по дрова,
кому красавица слова
цедила вероветра сквозь,
кто уцелел уже, авось.
Летит в Тибет от наших зим,
там тоже холодно. Мы спим.
В небесном граде жгут огни.
Посадка. Глупых помяни,
они играют в дурака,
и щурятся смешно на свет,
они желают коньяка,
заката, снега, сигарет.

Они смешней тебя стократ,
ты всё устроил по уму,
они погибнут наугад
в дорожно-опийном дыму.

  наверх

17. 

И страх, и честь, и лесть, и прах, —
словечки, — выдохнет дурак,
и будет тыщекратно прав,
без всяких домыслов и драк.
Виновник писем в никуда
так и не смог продолжить род,
смотрел, как свищут поезда
и как красавица берёт,
смотрел, как щурится звезда,
как догорает окоём,
подруге говорил: пойдём,
побудем где-нибудь вдвоём.
Тоску ночную победим,
о смысле истины поспорим,
о страхе смерти попиздим,
о глупой нежности повздорим.

  наверх

18. 

Верности недостаток. Вечно играем в прятки.
Если здесь непорядок — проверь на книге закладки.
На то ли ты, глупый, ставил, тому ли ты правил жертву,
или в игре без правил предпочитаешь женщин?
Предпочитаешь слышать, как стонут они, бормочут,
что небосвод был вышит богиней беззвёздной ночи,
что все несчастья — для постных, а ты пустоту вдыхаешь...
Так отступает космос и надвигается хаос.

  наверх

19. 

Отжени от меня потери,
отведи меня, матерь света,
в недостроенный лунный терем,
где постель моя псами согрета,
где на псарне пируют волки,
где не в салки, а только в дамки,
где надежда — не перетолки
и не шутки в утренней давке,
где все братья, и всякий верен,
где не мыслят тоски-печали,
если терем этот потерян,
сделай так, как было в начале,
сделай ярким и синим лето,
сделай важным турнир футбольный,
пощади меня, матерь света, —
неужели тебе не больно?

  наверх

20. 

Гурджиев духов заклинал,
людей морочил до седин,
и кто-то хавал веронал,
хотя предпочитал морфин.
Как ты, спасаться все хотят,
и катастрофой дышит блажь,
нас вечность топит, как котят,
а мы готовим абордаж.
Не лучше и не хуже тех,
кто ластится, мяучит вздор,
у них полно своих утех,
свой коленкор.

Устами чёрта ночь блажит,
всяк счастлив, если спит в обнимку,
на фотоснимке Вечный Жид
с неявно проступившим нимбом...

  наверх

21. 

Во Стамбуле ебливом
гудки катеров проворных
слагают мотивчик глумливый
для путников огнеупорных.
Под ногами прожжённая Азия,
на другом берегу — Европа,
сквозь османские безобразия
просвечивает Константинополь.
У Золотого Рога,
в тени тысячи базилик,
со спутницей длинноногой
целуется Андроник.
За морем, в небесной России
арабы курят кальян,
и абрис Айя-Софии
чертит Юстиниан.

  наверх

ПЕРЕВОДЫ С ВЕГЕТАРИАНСКОГО


1. 

Куролесила околесица
и бессонницу подмела,
мне сказали: зачем ты бесишься,
если песенка подвела?

В душной бане хозяин парится,
водку кушает, пиво жрёт,
улыбающаяся красавица
по-над миром в лодке плывёт.

Что задумано — дуля лешему
и загадка без тормозов,
но бессонница трудно лечится,
как заметил старик Эзоп.

  наверх

2. 

Я виноват, поскольку всё, что умею,
выходит боком,
старуха ломает шею,
снабжая правнука Богом.
Льёт серый и жёлтый дождь,
в провинции недоимки,
отчим ласкает дочь,
тонет пространство в дымке.

Далее. Всё, что имею,
давно по плану сгорело,
соглядатай шипит:
идеи, мол, идеалы,
загубил, идиот,
ещё одно славное тело,
не заслужил хорала.

Далее. Всё, о чём знаю,
узнали и остальные,
таких не берут на ветку,
чтоб не возгордились черти,
и ни к чему проверка,
он не подготовлен к смерти.
Зря только кормили.

Я виноват, поскольку всё, что сказал,
без толку,
намеки, брызги, осколки,
сломанная зажигалка,
кто воет над апельсином,
кто ищет в степи иголку,

я виноват,
но меня не жалко.

  наверх

3. 

Лень сочетать правду с вымыслом,
лень говорить ей: вымойся,
вымой слова, значения,
ожидание смерти,
правила стихосложения,
перхоть двуперстия.

На это обычно уходит
с восемнадцати до двадцати,
позже надо идти
расклеивать прокламации,
но предпочтительней
следовать матрице.

Материнская плата —
сердце автопилота
сулит хорошую работу,
очередь у автомата,
очередь из автомата
в случае переворота.

  наверх

4. 

Разговорить скотину
о сути бытия
и выяснить причину
несносного житья.

Бежит предназначенья,
печали не тая,
и правит отчужденье
над мыслями ея.

  наверх

5. 

Ни травы молённые,
ни мысли лукавые,
но вдаль под знамёнами,
но вплавь за шалавами.
Держава ли кончится,
о правде ли судится,
рыдала покойница,
терзала распутица.
Россия ревнивица,
империя бывшая,
вестись да виниться ли,
мы лишние, лишние...
Такая бессольица
легка ли — раз молится,
под небом — околица,
но небо — расколется...

  наверх

6. 

Мой папаша считает,
что я — ничего для вечности,
у Кафки тоже был батюшка,
также у Мандельштама,
и у китайцев такое случается,
трудно лечится, —
как отметил знакомый лама.

Сочетание дхарм,
вычитание — как их там — харь,
покойник Майкл
сталкивался с подобным нередко,
бывший солист группы
«Девичий кал»
блеет о спасении,
как нимфетка.

Я заметил бате,
что стоит октябрь,
падают яблоки безвозвратно,
и можно сказать,
что всё это театр,
но неприятно.

В ложе почётные гости
тараканы, скворцы,
черти по чётным,
по нечётным — отцы.

Мы сами отцы
или матери, или сёстры,
сослепу можно запутаться,
мировое древо
ветвисто весьма,
и порой заслоняет солнце,
его дупла, как чрева.

Чем истину нам вещать,
исправили бы погодку,
чем погодков рожать,
устроили бы побудку,

поставили водку,
открыли селёдку
и всё обратили в шутку.

  наверх

7. 

Несвятые, вашу мать,
а святые наебали,
когда надо было взять
хоть полбанки в местном баре.

  наверх

8. 

я тоже умею
плыть по теченью
я тоже умею
играть в лотерею
хотите молчанья
простого как совы
чтоб без понуканья
все живы-здоровы
все женщины братья
мужчины врачи
не хочешь объятья
сиди и молчи

караван истории
около оазиса
то ли это кризис
то ли парадиз

  наверх

9. 

койка — куда ты денешься
калька — томись о славе
каторжники и бездельники
задолжали державе

  наверх

10. 

что с них взять если брошены
в цвет багровый окрашены
эти гости хорошие
эти дети нестрашные

план куривший осунется
чёрной лакомка скурвится
кокаинщик сутулится
вероятно простудится

голь на выдумки хилая
но на выкрики шалая
долго маялась милая
и беззубая шамкала

перегон расставания
все пороки раскурены
обязательства ранее
живших прочными ульями

обитатели времени
стимуляторы праздные
не плывут по течению
оттого что заразные

в Ганге возле Бенареса
толкотня и галдёж
если девке понравишься
то её же спасёшь

не фигуры но версии
колкий холод в груди
с удовольствием верится
что покой впереди

  наверх

11. 

календарь пристрастен к датам
государь грозит солдатам
шибче жарь — пойдёт потеха
только мёртвым — не до смеха
господа имеют право
как всегда надёжней пиво
под рыданья волкодава
мирозданье спит красиво

  наверх

12. 

По утрам в лепрозории
раздают молоко,
нежный ветер истории
унесёт далеко,

пусть проказа-проказница
сеет смуту и страх
над случайными казнями
в прохиндейских дворах,

где губу закусившая,
с папироской в зубах,
моя нежность осипшая,
дар дворовых собак,

лижет время безбожное,
как в хорошем кино
мы лизали мороженое,
только очень давно.

  наверх

13. 

по дорогам — не дрожки
похоронные дрожжи
гибнем но понарошку
держим суку за вожжи
каргопольским размахом
белоозерским всхлипом
рвать на груди рубаху
рыдать над гонконгским гриппом
куст сирени кастрирован
всё осмеяно в споре
тишина под оливами
и закаты на море
книга пахнет смятением
дышит страстью цитата
жаль что мы тем не менее
виноватые каты —

виноватые как-то
но ни факта на диво
грустно после теракта
пить прокисшее пиво

  наверх

14. 

кисло-сладкая малина
кто кого имеет в рот
как герой из пластилина
в парке парубка дерёт
у него сто лет ангина
растворив фурацилин
о путях шестого Рима
мы с восторгом говорим
и мелькают на экране
раскалённом добела
обаятельные ране
их прозрачные тела

  наверх

15. 

какая чушь! — ответили — мы квиты
у нас простуда творог чай с малиной
и никого расставшихся убитых
похеренных явившихся с повинной
и солнце в срок встаёт как подгадали
и стол накрыт и будут гости к месту
и льётся золотое цинандали
и длится подзаконная сиеста
какая чушь! — эпоха на исходе
какая чушь! — рабы ли раму мыли
какая чушь! — пристрастие к свободе
мы этого вообще не проходили

  наверх

16. 

солнце светит на закате
над забором тонет гул
мой неряшливый приятель
возле дерева заснул
я курю табак голландский
книгу русскую гляжу
и по небу в синих ластах
постепенно ухожу

  наверх

17. 

молишься чтоб утешил
сын подкравшись спросонок
аист на красной крыше
жест подруги неловкий
но город неумолим
и человеку сорок
и никаких претензий
к выбранной мышеловке

  наверх

18. 

На фоне всего, что творится в мире,
вероятность бессмертия равна нулю,
это холод, пронзающий простофилю,
даже при всяческих I love you.
По фене ботаем, меняясь вещами,
сутки не спим, пьём напролёт,
но в сердце заблудшего божий щавель,
небесный щёголь кислит и поёт.
Он прорастёт, я вполне уверен,
а с ним земляника, трава-осока,
и где-то побоку божий клевер,
чтоб не было одиноко.

  наверх

19. 

мы так её любили
она любила нас
и это было дело
и это было класс

любить с ремнём на вые
любить в окне ночном
хоть как и остальные
не вечны мы помрём

хоть как и остальные
и эта недолга
когда-нибудь бухие
мы пустимся в бега

на станциях транссиба
июльская жара
расчерчена Россия
как детская игра

  наверх

20. 

Не кинологам — киноленту,
не каталогам — ловкость катов,
остаётся верить моменту,
плагиатору суррогатов.
Подсиропили всей Европе,
ужас всмятку, да с матерщиной,
яйца в сперме, усы в укропе,
после завтрака — витамины.
Что засранцы — так мало праны,
что просрали свои Гималаи,
так взамен поимели нирвану
и забили её якорями.

  наверх

21. 

Забей на всё, что понял,
и лучше водку лей,
покуда новый номер
в чести у егерей.
Забей на всё, что помнил,
не бейся в стену лбом,
покуда божий полдник
на небе голубом.
Забей на то, как начал
дурачить голубей,
косяк по ходу матча —
забей, забей, забей.

Летит по небу голубь,
идёт внизу чувак,
какой-то странный город
на каменных словах.

  наверх

22. 

милый милый дорогой
видишь время под дугой
не певец в овраге дрищет
не король по небу рыщет
не слуга летит за ним
ихвеличеством родным
но продрогшая девица
в магазине на углу
молит на опохмелиться
прячет сумерки в иглу
у неё в шкатулке дома
все земные времена
войны страсти и обломы
даже счастья до хрена
и пока она нелепо
собирает на вино
мирозданье чешет репу
ибо не завершено

  наверх

23. 

прописаны пилюли
и сделаны прививки
намёки поцелуи
ужимки ложки-вилки
по правилам предложат
отжаться прислониться
надёжные положенные
отмеченные лица
я помню в школе выборы
все выбраны заранее
и наши страсти-выпады
напрасные старания
у Кальвина в желудке
у Цвингли на кармане
надежды незабудки
и первые свидания
беги Женевы вежливой
крепка её рука
уж лучше неизбежная
монгольская тоска

  наверх

24. 

Видишь ли, я хотел написать куртуазный сонет,
но с неба присвистнули: стой, молчи;
видишь ли, тебя, как назло, здесь нет,
в дверях остыли твои ключи.

Несказанное «пой» звучало, как «воду лей».
Водолей на игле, звездопас голубых кровей,
снегопад или стоп, водопад по святым местам,
это время — в галоп, а я бережно сны листал.
Вот кочевник спешит, юрта свёрнута, ал клинок,
вот писатель лежит, одинок, как дурак, — щенок,
но без драк и даров, без повестки в народный суд,
и без жирных коров и без тощих — башку снесут.
Фараонова спесь. Лихорадка. Не счесть морщин.
Водку пить, если есть. Плакать и не искать причин.

Чин венчанья, чай, отпеванье в свой срок, почин,
растворить печаль в молоке неземных причин.

  наверх

25. 

Не представляется возможным,
сильнее — просто вероятным,
чтобы охальникам безбожным
вернуться на небо обратно.
Но хочется.

  наверх

26. 

джинсовая заплата
на синих небесах
вход в рай давно залатан
дурак попал впросак
но шмаль прожжёт отверстие
не больше пятака
апостол не отвертится
и впустит дурака

  наверх

В ЧУЖОЙ СТРАНЕ, НАВЕРНОЕ, БУДЕТ ВОЙНА…


1. 

Клубные пиджаки, короткие юбки,
только попробуй у меня, и выйдешь червой,
развалины, липкая ярость, отправимся покурить и выясним отношения,
слишком красные губы, слишком длинная сигарета.
Клади мне ноги на плечи, клади с прибором
на обложки глянцевых журналов, облатки против зачатья,
я бывал в Зачатьевском монастыре, я всё понимаю,
но название — хочешь не хочешь — странное.
В городе синонимы ведут войну,
улица, магистраль, проспект, переулок,
дом, жилище, бордель, кинотеатр,
я тебя выебу, когда перегорит проводка —
она произносит эти слова с удовольствием, растягивая губы.
Современный человек обречен на упадок,
в коктейле «Маргарита» трудно найти след вестника,
но у бармена такие острые уши,
что при желании можно придумать всё, что угодно.

  наверх

2. Три августовские элегии 

I

Вислоухий день бежит, тявкая, никаких новых запахов, никаких сенсаций,
только Лукреция Борджия выдержала осаду двенадцати проходимцев
и умывается в ванной комнате на улице Католической веры,
ей прислуживают два негритёнка с черепаховыми гребнями в волосах.
Её острая грудь царапает кафель, её чёрные ногти чертят пламенеющие узоры на спинах
нежных прислужников,

и осень, ещё далекая в Риме, подступает к Москве.


II

Каюсь, я всегда думал, что девушки прекрасней уже тем,
что им нет причин скрывать своё состояние раздвоенности, опустошенности, одиночества.
Предположим, сидит длинноногая в баре, курит короткую французскую сигарету,
мечтает о футболисте «Лацио» про прозвищу Аривидерчи, который улыбнулся ей однажды из окна спортивного автомобиля,
мечтает, щурится и врёт бармену,
что снимает квартиру на Патриарших,

а сама снимает комнату в Новогиреево, да и это только до тех пор,
пока осень, ещё далекая в Риме, не подступит к Москве.


III

Не из-за того, что у меня нет денег и у подруги моей нет денег, и у наших общих друзей нет денег, мы сидим в Подмосковье,
тогда как армии итальянских болельщиков громят германских болельщиков в предгорьях Альп,
и Бенедитто Муссолини по прозвищу Чуб уже выиграл свою первую битву при Савойе и умывается в быстропенной речке,
наблюдая, как светловолосая дива, несущая всю тяжесть земли в раскосых зелёных глазах, опускается перед ним на колени.

За первым сражением надо дать второе, за ним третье, за ним четвёртое, — и забыться,
сжимая в руках древко знамени римского клуба.

А мы сидим в Подмосковье, где корабельные сосны
царапают спину неба, и звезды, постанывая от удовольствия,
скатываются на землю. Зачем говорить о звездах,
если они состарились и не умеют падать?
Звёзды, которые крепко прибиты к небу,
подобны красавицам, застывшим в креслах парикмахеров и визажистов.
Их использование ведёт к разрушению ткани.
На них только мельком взглянуть, и ты увидишь, что осень,
ещё далёкая в Риме, подступила к Москве.

  наверх

3. 

В чужой стране, наверное, будет война,
чайник кипит, собака подложила под голову лапы,
тишина, быт, запахи мирного времени. Балагуры
отсмеялись своё, и новости,
в которых всё больше угроз и всё меньше результатов футбольных матчей,
приелись.
Кому, скажете, это будет интересно,
что один, с лицом мятежного ангела,
и другой, с лицом состарившегося хоккеиста,
не поделили несколько тысяч жизней?
Я говорил ему: катастрофа
приближается незаметно,
а он мне с улыбкой, —
пойдём, мол, и выпьем кофе.

  наверх

4. 

Пустяки, что в Атлантике мореходы искали оправдание смерти,
верблюжьи бега, нефтяной бизнес, проникновение ислама в Европу,
Роже Городи, открывший мне Сен-Жон Перса, предпочитает нынче Генона
и аплодирует славным ребятам из рок-группы «Черный сентябрь».
Мне жалко, прежде всего, идеалов свободы,
детских книжек с борцами за независимость на обложке,
ласкового Кастро, изысканного Геваро,
любвеобильного Леонида, серьезного Юрия,
громких слов на пионерской линейке,
сломанных детских игрушек, собранных народу борющегося Вьетнама.

Я не Пригов, я без всякой иронии,
в двумерном мире было проще соединять провода.

  наверх

5. Иллюстрации 

Купив книжку о стихийных бедствиях
в электричке, — два тома, твёрдый переплет, нечёткие фотографии, —
смотришь и думаешь: как же прочен и холоден человек,
делать детей после всего этого, играть в шашки…

Особенно поэтична, разумеется, чёрная смерть,
венки из живых цветов, чеснок и другие лекарства,
и ещё, говорили, если танцевать, не прекращая ни на минуту,
умрёшь от танца, а не от язв в паху.

Мне нравятся имена смерчей, тайфунов и ураганов,
моя маленькая подруга Камилла, никогда не прячь в косы свои роскошные чёрные волосы.

  наверх

6. 

Секс, разумеется, гораздо лучше сна,
и походит на смерть только тем, что чреват новой жизнью,
впрочем, для Сергея Афанасьева и Александры фон Магдебург
забыть свое «я» в объятьях гораздо страшней, чем проснуться с проросшими ногтями в просторном, добротно сколоченном гробу.
Ату нас, паиньки! Доброй охоты!

  наверх

7. 

Купи моё безумие,
продай свои часы,
услышь, как в полнолуние
надсадно воют псы.
Святые собираются
за горы, за моря,
нет рая — вот авария
в кольце календаря.

Один визжит: прыжок и ввысь!
Другой — замри, остынь.
Итог истории — лендлиз,
а не трава-полынь.
Вода горчит, но греет ром,
в домах царит уют,
и только после похорон
зароют иль сожгут.

Как славно. Площадь. Беготня.
И никакого страха.
Гильотинируйте меня,
чтоб не подох от рака.

  наверх

8. 

Александр Дугин — философ, —
и все рассмеялись.

  наверх

9. 

Когда я был в Америке, она мне нравилась,
нравились грудастые негритянки, седобородые негры,
разбитые поезда метро, уличные гитаристы,
слишком быстрый Бродвей, слишком короткая память.
Но меня никогда не интересовали люди в костюмах,
особенно если я им не был представлен.
Издалека, навскидку мне нравились только негры,
арабы на разбитых машинах, наркоманы в предутреннем Центральном парке...
Но приходилось ходить в гости и говорить обязательное: добрый вечер,
как вы, сударь, отлично смотритесь на этой фотографии с президентом Рейганом.

  наверх

10. 

c`est la vie
mais ou est la mort
ты прости меня
я многое стёр

pour aimer
il faut faire l`amour
костюмер я
иль трубадур

шли по площади
падали ниц
если проще были бы
обнялись

постояли
куда теперь
то ли в Бенарес
то ли в бордель

  наверх

11. 

Поднялся ветер. Его называют афганцем.
Говорят, дует с юга. Пыль до трёхсот метров.
Сценарии будущего, думаешь? Я всю жизнь занимался
составлением сценариев прошлого. Конокрады
в твоём роду, и лошадники, и, вероятней всего, полководцы,
монархи, их сестры, их братья, даже, возможно, слуги,
оперные, балетные, пригородные челядины,
есть такое подозрение, что тёмные личности, от них у полиции нравов никаких известий,
и с другой стороны — столяр-краснодеревщик из Западной Белоруссии,
который навскидку резал удивительные наличники,
прославившие русский Север.

Снимать из космоса, как мы занимаемся любовью,
может помешать только ветер. Только афганец.

  наверх

12. 

Не знаю, что происходит с нами.
Вечер. Утро. Тяжёлая голова.
Говорят, все правила заключены в Коране,
говорят, тому, кто хоть раз покурил траву, всё уже трын-трава.
Трын-трава, на каких плантациях тебя растили,
какой нелепый итог усилий тысяч племён?
Босоногое одиночество совершенствует чувство стиля,
едем на автомобиле, направо — Лесбос, налево — Армагеддон.
Я вижу — не железные кони, не грохот космических экипажей,
не тысячи экранов, не искусственный виноград,
а бывшие когда-то весёлыми персонажи
в шеренгах, руки назад.
Бояться совершенно нечего, тебе мои страхи —
кисель киселём, скука, вороний толк,
мне кажется, что в солидарности разбираются только собаки,
оттого, что не каждая собака — собаке волк.
И нет у них этого обязательного, как ЛСД под марочкой на конверте
письма, посланного на е-мель, то есть абы куда,
солоноватого предощущенья бессмертия
после суда.

  наверх

МАЛЕНЬКИЙ ВЕНОК ВЕРЛИБРОВ


1. 

Я, кажется, помню. Партия была сыграна и постояльцы
Разошлись по своим номерам. В третьем
Жила неулыбчивая, ей
Всегда не хватало два-три хода, к тому же
Волосы были высветлены, и зубы неровные.
Такая несправедливость.
Особенно когда шёл дождь,
И через приоткрытые форточки доносились стоны.
Во внутреннем дворике возникала причудливая музыка…
Игра на человеке, — сказал тогда Афанасий.
Игра с человеком, — исправила Ирина и затянулась.
Неулыбчивой не доставало смелости,
Она слишком часто включала телевизор,
Одни и те же программы.
Изображение скакало,
Троилось, кривилось,
Телевизор строил рожи,
Комнатная антенна реагировала на каждое движение…

Ещё немного, и она кончит.

  наверх

2. 

Ещё совсем немного, и включат свет.
Мы досмотрим Кустурицу, дослушаем Элвиса Пресли,
Подогреем в микроволновке картошку, пропылесосим ковер,
Зарядим сотовый телефон, войдём в интернет.

Выйдем, наконец, друг из друга.

  наверх

3. 

Выйдем, наконец, и увидим
Раскаленное июльское солнце. Багровое
На закате. Впрочем, что значит цвет,
Когда ты имеешь дело с источником света. Наверное,
Никакие слова не передадут настроения
Подростка, идущего с транзистором по берегу моря,
И встречающего девушку чуть старше,
Раскуривающую папироску с травой.
Он чувствует запах. Он говорит ей: здравствуй!
Как ты поживаешь? Кому ты веришь?
Она отвечает: попробуй. Только одна затяжка…

И исчезнет необходимость спрашивать.

  наверх

4. 

Исчезнет необходимость спрашивать,
Отвечать, выискивать цитаты из учебников,
Кланяться кумирам, употреблять «вы»,
Обходиться без мата, оставаться на месте,
Находить зажигалку, прикуривать папиросу,
Надевать берет, снимать сандалии,
Покупать бритву, читать записки из сумасшедшего дома,
Писать Бельскому, отвечать Брахману,
Каяться, просить прощения, сочинять эпиграммы,
Мыть голову, стричь ногти, гулять с собакой,
Пить утренний чай. Сочинять. Работать.
Делать то, что положено. Действовать, как придётся.
Быть самим собой. Примерить маску.
Вести мастер-класс по упражнениям лёжа,
Сидя, стоя, походя, ненароком…

Как хочется раскумариться…

  наверх

5. 

Хочется ли раскумариться тебе, идиоту,
Или оставить все как есть. Пускай сводит мышцы,
Холодный обод сжимает виски, раскалываются суставы,
И твой пустопорожний состав летит по иссиня-чёрным туннелям,
Подвывая себе и проскакивая красные семафоры…
Я помню это путешествие. Каждый его полустанок.
Лисы превращаются в девушек, сигналят флажками.
Они танцуют перед твоим вагоном,
Подскакивают и норовят запрыгнуть в открытые окна.
Острые мордочки и гнилые зубы. Зато какой хвост!
Потный от ужаса, закрывая несуществующие двери,
Под несуществующий гудок несуществующего тепловоза,
Что ты знаешь о словах?

Во, заморочился…

  наверх

6. 

Во, заморочился. Зло. Злому
Человеку — большое плаванье. Бесы
Тоже насвистывают, когда идут на свидание.
Я спрашивал раз у кролика: как ты относишься к выстрелу?
Легко догадаться, что кролик послал меня на хуй. Я мог бы
Разрядить в него свою «беретту». Но забыл пистолет дома,
Где я не живу уже несколько лет. И, возможно, не скоро
Зайду туда за оружием. Да и к чему оно, если
Зло почти виртуально. Майна, вира, —
Это отнюдь не о нём. Тысячи переходов
Ведут к нему. Скажем, компьютерную сеть в городе
Проводит фирма «Паук». Дешёвые расценки,
Отличные мастера, точное исполнение заказа.
И ни у кого не возникнет вопроса,

Кто придумал такое название.

  наверх

7. 

Кто придумал такое название?

Я, кажется, помню. Партия сыграна. Постояльцы —
Ещё немного — и включат свет.
Исчезнет необходимость спрашивать,
Хочется ли раскумариться тебе, идиоту?

Во, заморочился…

  наверх

ЭЛЕГИИ.DOC


1. 

Потная плотная платная
Порноактриса на ярмарке, передовица, передняя…
Что ты наденешь?
Исподнее.
Куда ты стремишься?
В последнее.
По следам, крайностям, в крагах,
Крах или каверза, качества честь очумелая.
Рогом, оврагом,
К милому.
К озверелому.

  наверх

2. 

Он лаял. Долго. Дольше, чем хотелось бы
Его случайным слушателям. Дальше
Лай разносился, чем в раю предписано.
Но фальши не было. Он лаял искренне.
И облака рассеялись.

  наверх

3. 

По крайней мере они —
собаки, медведи, слоны, обезьяны, тигры, пантеры, косули, кенгуру, коровы, овцы, зайцы, кошки, волки, —
не смотрят рекламы и мыльных опер.
Франциск! Потомки тех, кто ел из твоих рук, ближе к небу, чем потомки тех, кто молился в храмах твоего ордена.
Монахам не следовало воздерживаться от деторождения, и, глядишь, было бы меньше любителей поп-корна.
Мой пёс, привыкший лизать чужое дерьмо, когда включают телевизор, всё же поворачивается к нему задом.

  наверх

4. 

Кроме меня, ещё и другие,
Дальние, ближние, крестьяне, даосы,
Падчерицы, слагавшие гимны
И собиравшие волосы.
Я сам хотел всех их видеть,
Походить на них, помнить о них,
Я помню, из коляски посматриваешь на людей,
Они такие большия…
…Попандопулос — гречанка,
Улыбнулась мне случайно,
А я думал, что она
В меня с детства влюблена.
Где б найти такой журнал,
Чтоб, как Гоголь, проканал,
Чтоб нести его с базара
И не выглядеть бездарно.
Саша Блок и Коля Клюев
Не ценили поцелуев,
Бесы их тянули ввысь,
Шоб обманом наебтись…
Каждый раз, отливая за углом
И посматривая на случайных прохожих,
Я думаю: интересно, чувствуют ли они то же самое удовлетворение,
Или другое.

  наверх

5. 

Кисочка, налей мне ещё стопочку.
Косишь под крутую? Кайф.
Сто пудов, тебя торкнет, сто пудов,
Нас заебутся искать.
Саблезубые люди плакали в гамаках,
По ящику крутили «Любовь с десятого класса»,
К далёкому абсолюту взывах, взывах,
Но всегда приходится просыпаться.
Гамаки раскачивали великаны, длиннорукие и смешные,
Шумели мачтовые сосны, облака пролетали.
От жизни, той, что прошла, — кто-то выдохнул, — остаются сны и
Печали.

  наверх

6. 

Всегда оправданное усилие. Я не спорю с тобой. Совсем о другом,
в городе, ещё заснеженным, мне хочется думать.
Конечно, обязательства. Конечно, договорились. И теперь делать нечего.
Послушай, поцелуй меня.

  наверх

7. 

Я себе обещаю,
С вещами туда не примут.
Оставь свой щавель.
Сломай свой примус.
Плащ сними.
Рубашку сомни.
Приём назначили
После семи.
Всех озадачили.
Глупые, чай,
Нерожденные мальчики
Там кричат по ночам.
И их бледные матери,
Превратившись в летучих мышей,
Шелестят крыльями
У лица.
В хрестоматии сумрака
Нет готовых решений,
И дороге, петляющей между холмами,
Нет конца.

  наверх

8. 

Суеверие и суесловие.
У Семеновых мат-перемат.
Кто сумеет прожить бестолковее
И при этом не впасть в плагиат?
Всё сменилось. И текст. И заглавие.
Сроки, помыслы — пепел и прах.
Где ты, дурь комиссародержавия?
Где бунтарская удаль в царях?

  наверх

9. 

Постулаты плотника,
Райское видение,
Что ты делал, потненькой,
До своего рождения?
С кем якшался? Отвечай!
Не по теме это, чай.
Не по теме, говоришь!
Хрясть по морде. Спи, малыш.

  наверх

10. 

Кусачий, колючий,
На всякий случай.
От беды неминучей
Суетой заслонясь,
Ты изломанный, лучший,
Исковерканный князь.

  наверх

11. 

И остолбенев. И немея.
Майя моя, только моя майя.
Прожитая жизнь — шут с нею.
Припоминаю.
Как приминала юбку, губы красила густо,
Около головки оставляла пылающее кольцо.
И куталась, заслонясь от северо-восточного чувства,
В светло-коричневое пальтецо.
Потом все уехали к югу. Летели к югу.
Серебряное туловище дракона. Сто сорок второй итог.
Один спросил меня: «Где твоя рыжеволосая подруга?»
Утверждать, что это спрашивал Бог, я пока ещё не готов.
Но столбенея, когда мне расстояния называют,
Двадцать пять лет отсюда до станции «увидел — как пуля в лоб»…
Был у неё хороший тогда улов — припоминаю,
Был у неё тогда вполне достойный улов.

  наверх

12. 

Ясен пень — пение. Ясен пень — через пень колоду.
Ша — шизоид! Твой шанс — отыметь ускользающее, отменить гавань.
Водолечение. Нас любит столько народу,
Что можно построить наново Рим и явиться туда грубым галлом.
Похищение сабинянок. Уговори их отцов, попробуй,
Только чтобы потом не махать во чистом поле мечами,
А без злобы,
Сели, выпили, помечтали.
О мировом господстве, уважаемом государстве,
Подвигах Мессалины, поприщах Мецената.
Я не умею завязывать галстук.
И когда говорю с современниками, получается херовато.
А тут — явился. Начинаешь с фигуры речи,
Потом показываешь мастерство в фехтовании.
Телодвижение лечит —
Излечивает кровопускание.
И никакого сиропа. Насурьмив себе брови
И совокупившись с рабом, она ждёт тебя с поля боя...
А будучи проданным в рабство, можно радеть о воле,
Будучи твердо уверенным в том, что это такое.

  наверх

13. 

Пусть его, жизнь уходит,
Пусть пройдёт без следа,
Наших символов вроде бы
Кочевая звезда.
Что канючишь? Как меришь?
Что за слово сказал?
Полусгнившие метрики
И советский вокзал.
Диктор, сиплый от водки,
Девка в старом пальто.
Сто второй до Находки
Не дойдёт ни за что.
Эй, куда, безбилетники!?
Пропусти, ай лав ю.
Жалко, что мы последние
Люди в этом краю.

  наверх

14. 

Совсем не то, что хотелось бы…
Если бы так писал кто другой,
я б поморщился.

  наверх

ВЕРЛИБРЫ СРЕДНЕГО КЛАССА


1. 

Чересчур искусственная аллитерация,
лица, рацио, лай собак,
человек, придумавший обознаться,
знающий, что и как
решается на расчерченных квадратах для игры в мяч,
для игры в плач, для игры в меч,
иначь своё время, жертва, палач,
прийти, взять вещь, говорить, что будешь беречь.
В сумерках мне видятся ожившие швейцарские часы,
Улисс Мордан, получи по мордам,
нашёптывающие, не ссы,
мы хронометры, не для дам.
Они ведут разговоры с зажигалками для сигар,
с булавками для галстуков, с вином для гостей,
когда-то через сады ворованного бессмертия я сигал,
и думал, что избежал подобных гнилых сетей.
Ах, красавица, отравленная моэт и шандон,
кому понравиться, тут и купит,
один — бриллианты, второй — гондоны,
третий — кукиш.
Умный дом, умная улица, умная о маркетинговой стратегии голова,
я уверяю, что моя бессонница стоит сотни других
бессонниц-бескормиц. И обжигающие слова
просятся на язык.

  наверх

2. 

Один видел поле, остывающее от войны,
второму выпала доля дойти до восточных ворот,
третий не знал покоя, бежал из своей страны,
хотя знал, что никуда не уйдёт.
А мы разбираем брэнды. Лыжи и самолёты,
лажа, — она сказала, и, закурив Davidoff,
стала переписывать набело сотый
очерк об изобилии земных плодов.
И я, глядя на соседнее офисное здание,
блуждая одновременно по sport-exrpess.ru,
думал о невозможности обладания
всем тем, о чем я здесь вру.
Потому как человек, забывший что пара штанов —
это всего лишь пара штанов, а не стиль и цель,
готовит своего ангела, чтоб тот нажал кнопку off,
и пошла канитель.
Взрывы в метро, тревожная информация
о новой эпидемии на юго-востоке Азии,
сплетни, мистификации
и прочие безобразия.
Но всё равно не поможешь беде. Один уже крепко спит,
и видит, как торжествует простое «воздух исчез»,
второй никуда не идёт, в землю по пояс врыт,
а третий плотно забыт, не пойман и не убит,
а просто попутал бес.
Мы через поле от них. Но вязнет отчаянный крик.
Взирая на серые окна, как разглядишь ты свет,
льющийся неотсюда. Не наследник, не ученик,
человек, которого нет.

  наверх

3. 

                               Не дай мне Бог сойти с ума
                                                                     
 Пушкин

Сойти с ума, свернуть налево,
где пешка стала формой С,
где будет счастлив Кольцев Сева
своей наколкой на конце.

Ефим с улыбкою блаженной,
поставив подпись, скажет «пли»,
и обозначит автогеном
разрез на профиле земли.

И где, в солдатики играя,
Никишин нам расскажет суть
вотще вещей: дойти до рая,
клубком свернуться и заснуть.

  наверх

4. 

Я хотел всегда одного,
всегда одного, в любом
своём состоянии. О
безумье скажем потом.
Пройти сквозь стену, пройти
сквозь кожу людей, племён,
уставших жить взаперти,
полных, как сон и стон.
Туман залепил глаза,
кусок отвалился от
ладно скроенной плоти. За
входом в рай уже нет ворот.
Я стою всегда на своём.
Монумент, фундамент, исток,
а если мы слишком врём,
то любой из нас одинок.
Вот тут и сходишь с ума,
сгрызаешь карандаши,
а скоро нахлынет тьма,
пой — не пой, дыши — не дыши.
Не щавель, не мяты лист,
не жалость, сжавшая выю,
небо, раз мы родились,
мы псы твои сторожевые.

  наверх

5. 

Ни к кому ни о чём не докричаться,
остальное — частности. Привлечёт
ли тебя этот нечет, полёт, пиотль,
эта нечисть, которая хочет счастья
и берёт слишком часто в рот?
Я идиот, потому что среди
тысяч других хочу быть одним собою,
рыдать на груди, любить голубое
небо, и звёзды его среди
беспросветного воя: Господи, пощади.
Богу найти время именно для меня — это почти нереально,
если представить себе небеса как землю,
мол, у ангелов есть выходные и премиальные,
у архангелов думы, муниципалитеты и земства,
дни приёмные, кафедральные.
С паперти какого собора кричать?
Сподручнее
из-под рук подруги, поскольку это
срывает печать
тьмы и света.
Мы, неразлучные
с этим воздухом, с этим воплем: живые,
ничего не знающие наверняка, ни полслова о гравитации,
придумавшие себе постовых, мостовые,
библиотеки, манифестации,
бабушек в тёплых платочках, говорящих, покушай, милок,
как-то ты в городе исхудал,
глазами поблёк, чёрт ли тебя увлёк,
или ты обознался, сродников прозевал.
Кушай-кушай варенья,
испей медка,
выручи, почини ограду,
ты ведь уедешь обратно наверняка,
нет с тобой, дурень, сладу,
нет с тобой ладу, нет мне спокойной старости,
смотреть на правнуков, качать колыбель,
изнывая от счастливой усталости,
тебя целовать, запоры крепко-накрепко запирать,
ставить будильник на пять и расстилать постель.
Господи! Посмотри, что творится,
какое одиночество стелется, как туман,
покрывает деревни, посёлки, провинции и столицы,
вьёт себе гнёзда в тюрьмах и психбольницах,
обживает рассохшиеся тома
старых книг, куда хочется углубиться,
чтоб не сойти с ума.

  наверх

6. 

Мы видели и не такое — скажи!
Но, чтоб не обознаться, закрывали глаза.
Потому как удобнее жить в неопределенном месте,
в неопределенное время, с неопределенными намерениями.
Я знаю, что мне делать. Я
встаю с утра и чищу зубы,
завтракаю, иду на работу.
И если мне заявят, что обязательно следует
служить господину С., чтобы спасти космос,
я ещё очень подумаю.
Потому что мы свободные люди.

  наверх

7. 

Сказать невозможно, как устроен мир. В детстве я всё время смотрел на небо, и что? Разобрался?
Колесо сансары, колесо сансары, — вопят желтобрюхие. Черношапочники их бы осекли: какое колесо, какой сансары?
Но это всё не нашего ума дела.
Я лежу в траве — тоже лажа: где ты нашел траву?
В городском парке придурки лежат в траве,
когда я вижу истину, я реву,
потому что болезнь поселилась в моей голове,
в оловянной моей голове.
Грязолюбие и светобоязнь,
ясномыслие и слово вдогон,
что ты хочешь, над кем из нас хохочешь, паяц?
Человеческое сообщество — палево, ширево, полигон...
Понты, пальцы расставили, бей точней,
собирайся скорее, твой поезд в рай
отходит в восемь четырнадцать вместе с ней,
королевой перекрёстков и площадей,
колонисткой дальних земель, разрушительницей семей,
пожирательницей ящериц, пой и пей,
баю-бай.
Итак, как сказал мне друг, меня слишком заботить стал
мой общественный статус. А я ебал
подобные заявления, поскольку мой
общественный статус всегда со мной.
Голубей и ангелов, ангелов и собак,
кошек и ангелов, змей и ангелов, дранных львиц, —
какой охранник тебя пропустил, дурак,
на пресс-конференцию официальных лиц?
Что ты мочишься на трибуну? Помочись ему прямо в рот.
Он сладко врал, а теперь остыл.
Неожиданный разворот
для тех, кто здесь был.
Я изучаю сообщество, чтобы сообщников звать на «ты»:
эй ты, Иванов, желаешь власти и славы?
Желтошапочники пусты,
черношапочники желты.
Белошапочники предпочитают посты
и заставы.
А у нас караван-сарай, караван-забудь, караван-прости,
ночной сигареты маяк — иногда единственный свет...
Не ставь мне ногу на грудь, в горсти
не сжимай моё время; куда ползти,
я решаю сам, и один к десяти,
что ты знаешь истину, а я — нет.

  наверх

8. 

                       С.Т.

Резво по-над полем
Просвистит стрела,
Время, что с тобою?
Странные дела.
Половцы, татаре,
Бес-баян в ребро,
Черти, расхватали
Всё моё добро.
На мотив гортанный
Песенка легла,
Господу осанна,
Путь-дороге мгла.
Вьётся через поле,
Дальше вдоль реки,
Мало алкоголя
Для такой тоски.
Широка Рассея,
Но не знаю я,
На восток, на север ли
Эта колея.
А чем ближе к югу,
Встретишь завсегда
Поляка-ворюгу,
Кабатчика-жида,
Генуэзца, корсиканца,
Инославца, иностранца.
Только православный грек
С виду тоже человек.
Улыбнётся, молвит: стой!
Что бредёшь с сумой пустой,
Сядем возле, станем пить
Хлебное вино,
Ибо что-то изменить
Нам не суждено.

  наверх

9. 

Последние поэты на границе эпохи десятичного кода,
бей и беги, бей и беги,
мы всё-таки не взрывали невинные супермаркеты,
бей и беги, бей и беги.
Левая идея исчерпала себя тогда,
когда застрелили красивого,
и кровь стекала, будто на театре.
Какова она на вкус, бутафорская кровь? —
спросил журналист у Умы Турман,
отыгравшей пару ролей у Квентина Тарантино.
Она сладкая, — ответила девушка и, — ммм, —
потянулась.

  наверх

10. 

Господь суров, но справедлив,
Шагает Он легко,
А человек, а человек
Стреляет в молоко.
Сбегает молоко от нас,
Дивятся в небесах,
Какой он всё же пидорас,
Опять попал впросак.
Течёт по городу. Смешно.
А в небе облака.
Уже не молоко оно —
Молочная река.
Выходит: он не зря стрелял,
Не зря желал и пел,
Звенел мотив, закат пылал,
Восток алел.

  наверх

ПИСЬМА ИЗ 1999 ГОДА


1. 

Неугасимая (лампада?)
тоска по свету и свободе
зачем ты ищешь, вольный свитер,
полупокинутое тело
свисти, наследник грубой бабы,
жизнь посвятившей внуковязке,
когда вы сдохнете, хотя бы
в стиль к опереточной развязке.
Спешите вниз с горы красивой,
прочь от провиснувшей свободы,
лампады прочь неугасимой
свистите мрачные уроды,
чтоб рассчитаться за броженье
отравосоков безымянных,
за ниже горла пробужденье
на чёрнопростынях линялых.
Пусть век наш стиркой подытожен,
бессонницей обезображен,
в тетради отроков уложен,
но волеветренен, как бражник.
И волоокие девицы,
мол, помолиться и раздеться,
желают смыть дневные лица,
чтоб щедро заплатить за действо...
Их ожидает одурь славы,
и опыт справа, опыт слева,
у них один закон: шалава
и — королева.

Пусть после атомного взрыва,
лампады прочь неугасимой,
жизнь оказалась некрасивой,
Ходынкой или Хиросимой.
Но кровехарканье дороже
лицеприятного пищанья,
не гарь закатная тревожит,
лишь обстоятельства прощанья.
Неужто по боку поминки,
неужто родина отъелась
и смерть разобрана по нитке,
утратив целостность и смелость.
Ату бессмертных! Воздух вышит
не по хозяину тоскою,
но по охотнику. Колышет
лишь ветер древо мировое.

И серный дождь по кроне лупит,
и лист осенний облетает,
и баба, налетавшись в ступе,
над нашей участью хохочет.

  наверх

2. 

Замечательное мечтание,
расставание под часами,
это смерти обоснование
иль судьбу прогуляли сами.
Кто ты, истин чужих заступник,
с кем ты, каторжник потускневших,
или чёрту удобней в ступе,
иль надежде лучше средь грешных?
Ой, любимая, поздно охать,
слов таких мы вовек не знали,
скоморохам смешна эпоха,
полумёртвая от печали.
Так, среди холодного мая,
я смотрю недобрые сны,
вспоминая и понимая,
как мы глупо обречены.

  наверх

3. 

Неизбежные стены,
веер, выстрел, венок,
на клочках теоремы
наши трели, щенок,
на лохмотьях системы
наши звёзды горят,
это больше, чем тело,
листопад, звукоряд,
это больше, чем тема,
наобум, набекрень,
отступившие тени,
торжествующий день...

  наверх

4. 

Похоронная бумага
не написана пока,
и в кармане плещет фляга
дорогого коньяка.

Я с тобою, голубою,
эх, голубою,
придаюсь тоске-разбою,
маюсь с глупою.

Коренной-то наш в упряжке
захромал,
песни громкие, с оттяжкой,
карнавал.

Кареглазому сатиру
свищут вслед,
нам потеха и потира,
всем привет.

Лай чертей из преисподней,
да по милости властей
в храме празднуют сегодня
праздник тысячи плетей.

Взгреют ратника и фею
раскатавшие губу,
корифея, котофея,
борзописца — на губу.

Шконка жёсткая такая —
не впервой,
заплачу за придыханье
головой.

Русь, минетчица, подруга,
а вокруг
лишь неметчина по кругу
без подпруг.

Разговоры о высоком,
пропасть, всласть,
но у власти нет истока,
чтоб припасть.

Я тебе пишу налево,
наискось,
издеваться, королева —
брысь и брось.

Если дрожь берёт и жалость
невдали,
значит плохо нам взлеталось
от земли.

Эх, направдая неправда,
псина-ложь,
но тебя, река Непрядва,
хуй поймёшь.

То безумцам подвываем,
то молчим,
то друг друга посылаем
к папе в Рим.

То поспим, то для привет-
ливых речей
приготовим марафет
погорячей.

Не томи меня, красотка,
лучше кинь,
без тебя мне жизнь, как водка
без аминь,

без тебя мне жизнь — колодки
без суда,
так что валим все решетки —
и айда.

  наверх

5. 

Из последствий, нам посланных,
из отчаянных сил —
тишина, память посоха,
звук растянутых жил.
Или праздник на пристани,
иль танцкласс под луной
что сумели мы высвистать,
где нам путь именной?
Я с тобой, беспокойною,
всё свищу наугад,
нашу жизнь безконвойною
загоняя в закат.
Переписывать в повести
не придётся главу,
ехать долго на поезде,
чтоб понять — где живу.
Мир состроится или
шире, глубже, темней
станет веривший силе,
хохотавший над ней.

  наверх

6. 

Перечень. Украдут.
Пешему нет пути.
Кто нас оставил тут —
малых и взаперти?

Не хватило цикуты,
не хватило боржоми,
звонко поют минуты
в заколоченном доме.

Я доберусь до окна,
я взгляну на огни,
обманчива тишина,
трудномолитвенны дни.

Каюсь, моя вина,
мало и лишь по ночам
к Господину со дна
на гитаре бренчал.

Всё. Пол. Потолок.
Стены. Голландская течь.
Любой победитель сдох,
если нашёл, что беречь.

  наверх

7. 

Необязательное «стой!»
вполне пристойно,
вдали нас встретит не покой, —
облавы, войны,
и загорится чёрный свет
на дне залива,
но никаких претензий нет,
прости, взаимно.
Ты наверху. Велик и сед.
Я мал и весел.
Но никаких претензий нет.
Есть много песен.
Быть может свист, быть может пляс,
быть может ласка,
железных туфель лоботряс
не сносит, сказка.
Дракон живёт во тьме времён,
эрзац, подмена,
он не закроет небосклон,
поскольку небо —
обитель, пусть и не божеств,
аэропланов,
а если был неловким жест,
так это спьяну.
Так это спьяну, вопреки
рождений, тюрем,
необходимые грехи,
играем, курим.
Расплата, плесень, забытьё,
руины, раны,
всё здесь твоё, а не моё, —
дома и страны.
Цени канон, лови устав,
цеди идею,
как шарик, в нетях пустота, —
всё, чем владею.
Я буду буддой, если вдруг
сумею выжить,
без неуживчивых подруг
и жирных книжек,
без Самарканда, Катманду,
Парижа, Бреста,
без «обязательно приду»
и «ищем место», —

там, глядя в собственный пупок,
мы станем братья,
и я приму тебя, мой бог,
в свои объятья.

А дальше — вместе мы с тобой
по белу свету,
не на постой, не под конвой,
под песню эту.
А сверху будет Он. Велик,
суров, покоен,
надёжный автор наших книг
и скотобоен.

  наверх

8. 

Поэт проговаривается. Добавляет в ворох вестей
собственные соображения,
каюсь, говорит, существовали желания
помимо молитв...

И ему отвечают: сущая ерунда, парень, выдох, вдох,
приседания, наклоны, прыжки...

Ты, конечно же, крайний, но не настолько,
чтобы заниматься саморазоблачением...

Один верил в осаду города,
мол, случится, к досаде граждан, и стану героем,
впрочем, кажется, белый порошок
способствует таким мыслям...

Тактика в военном училище
была поставлена из рук вон плохо,
оттого и старели истории,
ложились на брюхо и упирались локтями в землю...

Живое существо питалось нашими отходами
и ненавидело пластмассу...

Я всё-таки не понимаю,
зачем ей слова.

  наверх




Андрей Полонский
ИЕРУСАЛИМ-
ТИБЕТ,
далее везде...


2007 год

 

серия 2005 года


 

 

 

 

 

серия 2001 года


 

 

 

 

 



 

 
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
порочная связь:
kastopravda@mail.ru
KMindex Всемирная литафиша