ШАРМАНКА 

1.
В эту книгу за тридевятью горами
Войди, оглядись, камень откинь ногой.
Славно мы с тобой попировали
На крутой земле,
На крепкой скале нагой.
После нас будет зима, лето, зима, лето,
Такие морозы, что граниту несдобровать,
На одном конце земли задымит сигарета -
Ахнет, скрипнет во сне на другом кровать;
Вот и вся, пожалуй, плата за крепкий камень,
За этот чертов строительный материал
В твердь, что над головами и под ногами,
В музыку, в голос, в чердак его и подвал.

2.
Здесь упруги пружины, струны как на параде,
Здесь по набережным - гранит, по фасадам домов - гранит.
Четко сила владеет миром, всей поднебесной кладью,
Всё сдирает с земли на себя, прибрать к рукам норовит.
Но срывается крик, ставя точку на мёртвой плоти,
Звёзды стоят в зените, ночь в невозвратной красе,
Словно птичье сердце остановилось в полёте...
Не все умеют летать. Умрут, слава богу, все.

3.
Заводной шарманкой гремит над землёй "дольче вита",
Но грудная клетка - не самая крепкая клеть,
И надбровный вал - не ахти какая защита,
Снаружи и изнутри
Её разбивает смерть.

4.
Мир искусен в смерти, на все стороны четыре
От неё возводят заслон, охране - почёт...
По большому счёту, всё очень неплохо в мире,
Но никто не хочет оплачивать этот счёт.

5.
Иные сжимают мозги, иные сжимают губы,
Понимая смерть словно чью-то кровную месть.
Разговоры о вечности выглядят страшно глупо:
"Что там есть?" - звучит как: "Что мы там будем есть?"

6.
И железные ноты скачут с монеты на перстень,
с финки - на ключ от "форда",
Круто рвёт с места под сто благородный Гуд.
Добро ведёт себя гордо.
Зло ведёт себя гордо.
А гордый плевок, известно, сто веков не сотрут.

7.
И на этих плевках стоит, поёт о них "дольче вита",
Но смерть тебя хочет меньше, чем я тебя хочу.
Когда человек умирает, могилу мостят гранитом,
Когда воскресает - что ж, зажигают ему свечу.

8.
Мир крутит свою шарманку, чтоб меньше его бесило
Мерцание, тихое слово, расправленная ладонь...
Ну, ладно. Вот - камни тверды, в сигарете трещит огонь,
Спасибо за все. Спасибо. Но мне не нужна сила.

9.
Всё, пир наш окончен. Закат. Смерть устало колосья рубит,
Ветер сухой пятернёй перебирает цветы...
Войди в эту старую книгу, даже если меня не будет.
Мне не нужна сила. Мне нужна только ты.

наверх

Всё вмещает в себя наш край, ничто не течёт через край,
Уходит в глину, в песок (у пещер звериный оскал),
Большинство покаянных писем в Рай
Начинаются словами: "Я знал...".
Что толку, что был святой, всё равно цвет небес
Голубиный, не золотой, тучи шумят,
Земли соединяет река и лес,
Разъединяет взгляд.
Доживём до лучших времён - остались, может быть, дни,
Последние месяцы гулкой полярной тьмы -
Десять крепких веков назад говорили они.
Повторяем и мы.
Всё сжечь и начать сначала - и то поднялась рука,
Но красных и чёрных коней держала земля в поводу.
Тысяча и один Данте без проводника
Кружились молча в этом аду.
Этот путь хорош только тем, что был не раз повторён,
И учит не зарекаться от тюрьмы и сумы.
У нас никогда не будет лучших времён.
У времени - лучших, чем мы.

наверх

День падает на плечи нежданным даром,
От полусонных век на глазах - трава,
Вино меня сшибает одним ударом,
И тело стало тонким, как тетива,

Играй на мне мелодию, пока хватает
Фантазии и нот.
Весна сухие камни под окном подметает -
Ни пауз, ни длиннот.

Сомкнуто, сомкнуто идут минуты -
Разорви и брось собакам играть.
Одно утешение, ты нужен кому-то,
К чему-то, люто, струны перебирать, -

Не та играет музыка, хоть до предела
Сверни колки -
Одною нотой всё перебивают стрелы,
Слетев с руки.

наверх

СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ 

1.
Лето сменилось зимой, зима становилась летом,
Но в Святой земле ни лета нет, ни зимы:
Всегда прохладно вино, пища всегда согрета,
И солнце над головою проходит путём прямым.

А скифы точили ножи из грубых бронзовых слитков,
Красавицы их гляделись в бронзовые зеркала,
Порой три коня, два вола везли на Север пожитки -
В новую часть земли; и там отступала мгла.

И ветер ходил волнами над северными горами,
Над вековечной тайгой, ещё не ставшей жильём,
Над грезящими о храмах камнями на Валааме,
Играл не знавшим людей, ручным для ветра зверьём,

Ветер вытягивал пальцами тонкие нитки дыма
Из отсыревших костров, струйки пара из синих губ, -
Но говорили мало. Дни проносились мимо -
И ровные, цепкие брёвна соединялись в сруб.

Кому-то казалось ошибкой дорога, на Север пройденная,
В обнимку с осенним дождем уходили назад по ней,
Но проходили годы. Земля становилась родиной,
И снова спиною к Югу стегали волов, коней,

Лето сменялось зимою, зима становилась летом,
Только в Святой земле ни лета нет, ни зимы,
А что касается Севера - эта земля отпета,
Отплакана нашим племенем, пущена на дымы.

2.
Зачем уходили они - и рассказать не могли бы.
Там не было ни друзей, ни дьявола, ни врагов,
И жизнь повисала на тонкой жиле пойманной рыбой,
Искрясь на морозе тысячей жемчугов.

Пока на полу земляном коротали зиму,
Короткий солнечный день глазам не давал смотреть,
А ночью, кажется, смерть провывала мимо -
Но это они загнали на Север смерть.

Парило от коней, смерзались, сверкали гривы,
Шаг по насту скрипел заиндевевшей тайгой,
Было бело и красиво - по горло бело, красиво,
Луны на небе и те сменялись одна другой.

Они проживали день так, что зрачки блестели,
Переполняясь светом, и голосом - невпопад -
Сквозь режущий снег в глаза, задыхаясь в метели,
Пели, - и песня закручивала снегопад.

Снежинки бросались ниц, открыв лицо небосклону.
В морозную чистоту - как хрусталь, скользящий по льду, -
Словно чей-то перст подталкивал благосклонно
Указующий огонёк, ночную звезду.

И вот, почти замерзая, в небо завороженно
Вглядывались, молчали. Дыханье звучало ясней, -
Человеческое дыханье над миром преображённым
И звезда, застывшая у яслей.

3.
Никто не знал, что это было только начало...
Их боги молчали. Солнце, огромное солнце на час
Над горизонтом всходило, молчало, земля молчала,
Свет занимался и гас.

Словно свеча на ветру, разгораясь в защите ладоней,
Весна приближалась к жилью, отступалась, скрывалась прочь,
Налетали ветра, спасаясь от птичьей погони,
И первой листвой по сердцу однажды чиркала ночь.

Весною играли свадьбы, лепили игрушки детям,
В крепкое дерево, в мягкую глину преображался прах,
И чтобы вернуть земле память о прошлом лете,
Били кувшины на свадьбах, похоронах.

Потому что родная земля не должна забывать о сыне,
О старом рецепте глины, которой замены нет,
О крепком и верном составе, связующем плоть поныне,
Хотя бы тысячу зим сменила тысяча лет.

4.
Это было настолько давно, что мог бы родиться камень.
Лето мчалось, рвало узду, и зима не смирялась с уздой,
И не только ветер - века прошли над ними волнами,
И земля сменилась землёй, и вода - водой.

Но лето сменялось зимой, зима становилась летом,
И из Святой земли, где ни лета нет, ни зимы,
Восходила звезда на Север, ложилась в крест самоцветом,
Прикасалась к устам обветренным на санных путях прямых.

И как били колокола, как по ветру звук разносило,
Белый просторный храм, ладана аромат,
Было бело и красиво - по горло бело, красиво,
Как тысячу лет назад, как путь тайгой в снегопад,

А когда взрывался на реках лёд, когда наступало лето,
Как на клиньях ста топоров по горам города росли,
Говорилось земным трудом всё, что было однажды спето,
И стократно всходило зерно, отдавая долги земли, -

Этой земли, что рождала лишь сосны да красный клевер,
Стынувшей в зимний день, короткий, как птичий крик,
Этой Святой земли, взошедшей с Юга на Север,
Святой земли, устилающей материк.

5.
До сих пор па Святой земле равны и зима, и лето,
И несётся северней, снег, а южнее то жар, то снег,
Силится доказать новый век, что песня допета,
Но охрипший от песни голос наследует человек.

Песня ложится в глину - и к небу летит веками,
Как первый дым от костра, бураны первой зимы...
Это было настолько давно, что мог бы родиться камень.
Но родилась земля, на которой родились мы.

наверх

Голос твоего имени - первая буква "О",
Слепой кружок, говорящий, что тяжело
Оторвать от ладони ладонь, от лица лицо,
Лишь поцелуй разорвёт изнутри кольцо,

В нём язык вернее, чем слово, острее, чем буква "Л",
Быстрее стрелы, отправленной за предел
Несуразной речи, жующей слова предтеч,
И во все времена стрела быстрее, чем речь,

Достигает влажных лесов с корнями в земле,
Главного дерева, яблока, налитого буквой "Е",
Жизнью сочится его черенок, точен свистящий срез,
Полёт до земли - где ветер шипит звуком "С",

Как разомкнутое кольцо, как выдох из темноты,
Голос твоего имени - ты, но ещё не ты,
Только путь к тебе, выливание за края
Горькой рюмочки смерти, наполненной буквой "Я"...

Пять звуков - не то что пять пальцев, всю тебя доверять
Нельзя говорящему слову, звуков кругом завал,
Я помню только на ощупь, за пядью пядь
Лучшее имя, каким тебя называл.

наверх

Носить с собою шансы -
Отвалится карман.
Я не люблю романсы,
Мне нравится роман,
Где лед небесный тоньше,
Без слёз и вводных фраз,
Но смерти много больше
На каждого из нас.

Хотя не замечаем
Смертельных антраша,
Вином и крепким чаем
Предчувствие глуша,
Рентгеновского рая
Дыхание в упор
Шипит, почти взрывая
Весёлый разговор.

А чай не крепче боли,
Слабее стали твердь,
И всё же большей волей
Владеем мы, чем смерть.
И, с ангелом у края
Переходя на "ты",
С корнями вырываем
Небесные цветы.

А что невосполнимо -
Забудь навеселе:
Да, души мчатся мимо
Убежища в земле
Туда, где вечер поздний,
Мерцание светил,
И им цветущий воздух
Дыханье захватил.

наверх

Брызжет, брызжет время осиновым соком.
Трава переминается с носка на носок.
Зло побеждает с броска, с наскока,
Но копится под ветками осиновый сок.
Ржавеет сталь и никель, крошится камень,
По городам - толкотня, хоть взвой,
Добро с кровавыми кулаками
Глядит из ямы сторожевой,
Истоки гордых рек поросли осокой,
И чистое - в грязь, за куском кусок...
Зло побеждает с броска, с наскока,
Но бьет по жилам медленный осиновый сок.
А небо всё исчеркано чёрным крапом,
Ни песен не хватает, ни вина, ни воды...
Запах осины - последний запах,
За ним по Руси - только пепел, дым.
Подножной хлябью стало всё, что было высоко,
И молятся книги без красных строк:
"Зло побеждает с броска, с наскока..."
Но режет землю руслами осиновый сок.
Крапило сладкой кровью и пряной волей,
Крапило - да ушло, как вода в песок.
Каплей по щеке и горечью в горле -
Последняя надежда нам - осиновый сок.
Брызжет, брызжет время осиновым соком.
Горько ли, солоно - судить не нам.
Зло побеждает с броска, с наскока...
Но кличет уже океан с Востока
Смиренных, плачущих - по именам.

наверх

У этой тверди нет извилин,
Она - незрячий монолит,
И путь петлёй, петлёй намылен,
Пускай предсердие болит.

Игра, игра - от звука к слову,
От слова - к ветру из причин,
А вот и клетка нам готова,
И на потеху птицелова -
Скачи, стучи, шепчи, кричи, -

А, к чёрту ваши запятые -
"Казнить, помиловать нельзя":
Мы - желторотые, простые,
Мы в клетку солнцем залитые
Поэты, сволочи, друзья.

Как нас сечёт дырявой тенью!
Куда ни глянь - одни грехи:
Мы горды, мы объяты ленью...
Но нету больше униженья,
Чем чиркать в клеточку стихи.

Стучат долги, проценты, пени,
Но в них не жизнь, а смерть течёт...
Да хоть долги в седьмом колене!
Покуда солнца больше тени -
Весь этот счёт ещё не в счёт.

наверх

ОСТАВЬ МНЕ ПЕСНЮ 

Мне жаль твоих шагов - но только пол-дня.
Мне жаль твоих слез - но не утешай меня,
Мне жаль твоих надежд - но здесь давно горит весь дом,
И мне глаза засыпал пепел, но я плбчу об одном:
Оставь мне песню!
Это будет припев!

Все океаны сыпят волной - чтобы ты была со мной,
Все поезда идут в депо, чтоб у нас был выходной,
Но ты иди своей дорогой, а я пойду своей,
А если грустно на пути - хотя бы ты не пой, хоть пей,
Оставь мне песню!
Это будет припев!

Отличный день, была суббота, наплевать, что среда,
Я пью не хуже других - чтобы ты была всегда,
Ты пьёшь не хуже меня, чтобы всё была хуйня,
Когда наступит понедельник, но на четыре дня
Оставь мне песню!
Это будет припев!

Какие мы золотые на чёрном фоне небес!
Вполне достаточно для жизни - и её попутал бес.

наверх

Эдит Пиаф поёт для России,
Больше - ни для кого, никому.
Пластинка крутится в сумерках синих,
И вечным выдохом обессиленным
Валится снег за побелку фрамуг:
"Я не жалею..."
Игла с разбега
Борозды грубой земли бередит;
Тот же мотив.
Как этого снега -
Есть нам о чём не жалеть, Эдит.

Мы той же верою здесь припорошены,
И лишь мелодию в полях нашли...
На чёрном пластике - Эдит, воробушек -
Вот тебе зерна с моей земли!

Здесь нет ни дома, ни моря синего,
И неизвестен зимы исход -
Но для России, лишь для России
Один воробушек во мгле поёт...
И - ни о чём! - что может быть прекрасней,
Когда закаты над Марселем плавят медь -
Нет, ни о чём! - когда под снегом костенеть
Начнут тела в могилах братских -
Так, ни о чём...
Но память всётвердит,
Что боль и смерть - опора для ноги нам,
И твердь взревёт тяжёлым, горьким, гордым гимном,
Лишь: "Не жалею"
Вымолвит
Эдит.

наверх

СЛИШКОМ ТОНКИЕ ФОКУСЫ ДЛЯ INTEL PENTIUM 75
(небольшой цикл стихотворений - чтобы попробовать новый компьютер)

 

1.
Грустная история, весёлая речь,
Смех при свечах, плач в темноте,
Кого бояться, кого беречь -
Не знают сами эти и те.
Крути свою шарманку, ты, мотив дармовой
Темноты, стоящей у головы!
Мол, пулей ответят на всякий вой,
Если встанешь хотя бы на рост травы.
Чтобы выть в свою очередь, в свой закат,
Каждый ответит - об этом речь -
Пулями произносит "брат!" -
И над землёю летит картечь.

Грустная история, весёлый смех,
Как наконец разделаться с ним?
Уничтожению без помех
Поддаются тела, но не сладкий дым,
Поддается вой, вой на циферблат,
Но не время, спокойное ко всему...

Что ты врёшь, что не ведаешь, где твой брат,
Если только что сам отвечал ему.


2.АПОКАЛИПТИЧЕСКИЕ ЧАСТУШКИ

Это всё очень старые словеса,
Ничерта не случится за пол-часа,
Но мир врубится в то, что сам записал,
Скрижали давно готовы.
Какая поэзия, вашу мать,
Поэтов правильно забывать,
Как шлюху, испачкавшую кровать,
Как выебанное слово.

В конце концов всё равно конец,
Нас гонят к пропасти, как овец,
Погонщик, сука, но молодец,
Но всё равно не догонит!
Эстетический пафос давно иссяк,
У каждого на душе - висяк,
Когда-то ещё помогал косяк -
Так это было в загоне!

Надоели сказки, а быль - говно,
Прорубили Европу, а там - окно,
Пенелопа сучила веретено -
На ней полежало сорок.
Остаётся смиренно ждать мужика,
У которого лук и тверда рука,
И глаза разумного мудака,
И елда стоит без подпорок.

Хорошо, что нам хреново и так.
Соберём же хреновость свою в кулак -
Туда-сюда - и если не рак -
Коллективно кончим со светом.
О, последняя песня - звучи, звучи!
Мы не соль и не боль, мы себе врачи,
Рекомендуем - и сами дрочим -
И твердо стоим на этом.


3.
- Видишь, всё очень просто. Я ставлю на повтор - и можно расслабиться.
Сходить по делам. Посмотреть телевизор. Выпить чаю, поебаться.
Вообще, поговорить, курнуть, даже поспать не меньше 20000 раз.
Реинкарнация будет идти в автоматическом режиме.


4.
Прости, что в прошлый раз не приютил,
А в этот раз забыл,
А завтра подберу ещё мотив
К тому, что не любил,
Не видел, ненавидел, гнал, держал,
Удачные слова -
Со школы, как попадали в пенал...
Грамматика права.

Но наплевать на череду имён,
Предлогов торжество,
Когда язык того, кто был влюблён,
Богаче твоего.


5.
Fail saved
МИЛЫЕ АНГЕЛЫ, ТОЛЬКО ВАС ЗДЕСЬ НЕ ХВАТАЛО!

наверх

ИЗ ЦИКЛА "АВТОПОРТРЕТ С ХУЙНЁЙ" 

1.
Язык повелевает словом хлёстким,
Но слово вертит языком вдвойне:
Исполнив сальто, речь всегда в цене.
Исправишь сальдо - с гроба на подмостки -
И встретишь birthday во вчерашнем дне.

Туда не достучаться языком,
Туда бумага лезет лишь комком
Глотателя шифрованной цифири,
А то, что ты с итогом не знаком,
Усугубляет знание о мире.

Когда молчишь, ты всем всегда хорош:
Молчание твоё, как финский нож,
Внушает уважение и трепет,
А слово, если вдруг произнесёшь,
Как пулю-дуру, меж ушей залепит.


2. Автопортрет с хуйней

Она меня имеет. Я имею
Её. Такие разные - и всё ж!
И сам я так от этого хуею,
Что дальше ни хуя не разберёшь.
Хуйня уходит, и хуйня приходит,
И падает - и снова на меня,
Одна хуйня как дождь по крышам бродит,
А в дом войдёшь - такая же хуйня,
Хуйня в углу, хуйня под одеялом,
Хуйня во сне, и наяву - гуртом -
Особенно заметна в чём-то малом,
А вот во всем большом - уже потом.
Потом с котом! Скотом уже, скотиной
Себя берёшь как будто за рога,
И, дорожа последней хворостиной,
Выходишь в лес на поиски врага,
Но это снова происки сознанья,
Которое - опять таки - хуйня,
И вот лепечет милое созданье,
Что не оставит до смерти меня.

Итак, портрет! Смотрите без укора:
Хуёвы краски, смазаны холсты
Такой хуйнёй, что вы без разговоров
Здесь перейдете с автором на "ты" -
Ну, ты смотри! Хуйне не потакает
Хуйня, хотя она и не в цене,
Когда дойдёшь, во всю хуйню вникая,
К своей свободно избранной хуйне.


3.
Я сдохну, как собака,
Ошейник потеряв
На жирной клумбе мака -
В халяве из халяв,
И кто расскажет детям
С мозгами набекрень
О том, что месяц светел,
Почти как Божий день,
О том, что струйки пара
Уносит суховей,
О том, что нету дара
Блаженства дармовей.


4.
У тебя есть соль, у меня есть нож,
И по-своему каждый из нас хорош -
Значит, можем миловать, наградить,
Городить огород и детей родить,
Но где наша боль, белый ветер с воли,
Хоть щепотка тянущей к небу боли?


5.
Правда всегда права,
Как ненасытная тля.
Мирт - это только трава,
А мир - это вся земля.
Но ты, что плела венок,
И та, что в круге камней,
И та, с кувшином у ног,
И с покрывалом, и с ней
Та, что воду в вино,
Та, что подле креста,
И та, что вчера в кино
Над фильмом рыдала, и та,
Что знала всё наперёд
И слезы несла в кулаке...
Мирт никогда не умрёт,
Прижавшись к твоей щеке!


6.
А кухня валит нежным паром
На то окрестное село,
Куда в танцующие пары
Все человечества смело
Торчать от запаха и тлена
Своей тоски по небесам,
И, в танце выкинув калено,
Расстаться точно по часам.
Но что там Бог на стол метает
На поздний ужин - не видать,
И прав, кто, рот раскрыв, вдыхает
Его земную благодать...


7.
Чёрная кошка, белый пустырь.
Слово за словом идёт в монастырь.
Слово с котомкой, слово с платком,
Слово, с которым я не знаком,
Слово - опавший с дерева лист,
Слово, с которым мы родились...
Черный язык, очарованный свист -
Нити от слова тянутся ввысь,
Чтобы замолвить слово за нас,
Взять на ночлег, если станет темно.
Мы согласимся на стол без прикрас:
Наше молчание - ваше вино.


8.
Язык - мой друг. Я вам его сейчас
Любезно покажу. Знакомьтесь. Красный
Он потому, что чуть стыдится вас,
А в остальном, поверьте, орган классный
(Сравнение я знаю наперёд -
Но он и тут сравнений не боится:
В конце концов, ему всегда стоится,
Когда он о любви своей не врёт).
Он у Эзопа был на побегушках,
Он выручал и в спорах, и в пирушках,
Выносит и раскаянье, и грех,
И то, что он ведёт меня по свету,
Простительно заблудшему поэту,
А правды хватит, право же, на всех.

наверх

Напишите мне музыку на эти слова:
Время право и молва права,
Прав тот, кто бросил эту кость в рукав,
И лил туда вино, и ты трижды прав,
Мы все правы давно.
Страна лежит в развалинах, но твёрдо права,
И против правоты голова - трын трава,
Она всё забудет, взрослою став,
Ибо нов монастырь, но пылен устав -
Монастырское вино.

Да, музыка пишется, один аккорд есть -
Времени незамысловатая месть,
Растите её, девочку, в сердца уголке,
Мы выберем гамму ей по руке,
Играй, бей
По клавишам где чёрные, белые ферзи
Идут дорогой в пешки, где по грязи
Одна колея, да и та твоя,
А у каравая - дальние края:
Откуси, налей!

Играйте себе, а я и так пьян.
Мелодию не ловит велик и могуч.
Я музыку люблю, а не нотный стан.
Засуньте ей в жопу скрипичный ключ.

наверх

...- Пусть наша жизнь...
- Ну, вот и всё.
Молчи, ложись. (Как снег несёт
Названья станций за окном!)
Молчи, ложись - и ни о ком
Не говори, не помни, спи.
Состав, затерянный в степи,
Гремит дверями вразнобой...
Молчи, ложись - и Бог с тобой.

И Бог с тобой, ложись, забудь,
Забудь, и лампу потуши,
Как бьётся лоскутком о грудь
Слепая ладанка души,
Как... Ничего не вспоминай!
И даже то, о чём писал,
На чём лежит твоя вина,
Любовь, - всё взгляд из-за окна...

Молчи, ложись, ты всё сказал.

Стихи не пишутся; их нет,
А просто - день, творивший нас,
И солнце, дунувшее вслед -
Словами, мушками у глаз...
Они живут своей судьбой...

Молчи, ложись, и Бог с тобой.

Пойми, как сладок этот путь!
В один колёсный перебой
Земля свою откроет грудь:
Молчи, ложись - и Бог с тобой,
И пусть отчаянье уйдёт
Из тайны сердца твоего
В холодный грохот, в чёрный ход -
Состав, систему, вещество.

наверх

СТАНСЫ О БАРНАУЛЕ 

Мой череп, четырём твоим стенам
Ещё стоять, других оберегая,
Но всех перечислять по именам
Охоты нет, охота здесь другая,
И гончие в затылок дышат нам.

В каком дыму увиделись они,
Стреляла конопля и тлела "прима",
Сухая жизнь укладывалась в дни,
И всё-таки была неопалима,
Бессмертна, хорони - не хорони.

Мне скажут - ни одной такой судьбы
Уже давно не ловят в поднебесной,
Их души присно памяти рабы,
Сухая песня стала слишком пресной,
А ноты неуклюжи и грубы.

Но там такая музыка была -
Сердцб, пружиной сжатые, дрожали,
В затылок била острая игла
Движенья, их дороги окружали,
И каждый день какая-то вела.

Теперь у нас настали холода
Во всех краях, и свет стремится к свету,
И в реках плещет мёртвая вода,
И холод пробирает сигарету...
Здесь всё преувеличено всегда.

Тем более в эпоху листопада,
Когда распад торжественен и нем,
И, может, вспоминать о них не надо,
Считай, они остались насовсем
На перекрёстках радости и ада.

Узнать о вечной жизни ничего
Нельзя, пока не кончена охота.
А им досталось - только и всего -
Отставших поджидать у поворота.

наверх

Путь до смешного прям,
Великолепно нелеп:
Все, кто искал храм -
Всегда находили вертеп.
И, так как кругла земля,
Если прямо по ней идти,
Давали все кругаля
На самом верном пути.

И что мы творим, что храним?
Нам давит на веки свет,
А ветер, неповторим,
Летит в край, где ветра нет,
И капли воды с высот,
А в небо - легчайший газ...
Природа не терпит пустот -
Гонит по миру нас.

Что ж, дым - он на то и есть
Над местом, где родились,
Чтобы в горчайшую взвесь
Войти, поднимаясь ввысь,
Дать ветру себя нести
Вдоль списка живых примет
На самом прямом пути
Туда, где пока нас нет...

Но - на землю, на землю, ниц!
На землю, где жизнь и смерть,
Взгляд из-под лёгких ресниц
Брось на тяжёлую твердь.
Гордой эпохи уход
Прекрасен для вечных глаз,
Но время не терпит пустот -
Время желает нас.

наверх

Дыма, дыма, прибавьте дыма - убавьте дома,
Кто ещё кружится мимо Рима, мимо Содома,
Кто ещё откликается смехом на вой,
Воем на смех - таких немного -
Возьмите меня в свою стаю, пока я живой.

Я знаю про падаль всё, и дёшево знанье отдам -
Выведу вас к стадам, если хотите, к садам,
Плевать, что будет завтра - все мы знаем, что будет завтра,
Чей морок кружит по городам.

Я знаю ещё живых, которым можно помочь,
Да, время - день или ночь - не важно, год или час,
Но каждые три секунды ангел уходит прочь -
Я сам это видел, видел несколько раз.

Сделайте что-нибудь, здесь четыре стены,
                     и ещё четыре стены-
Выщербленные выстрелом дармовым,
                     дармовым трудом.
Мало кто может войти в этот дом,
                     и выйти назад живым -
Но только любви и требует этот дом,
Небывалой любви, которой не хватает под вздох,
В тесной моей груди лишь боль находит приют.
Возьмите меня своим бегом отсюда -
Покуда я не издох,
И верю, что на развалинах птицы поют.

Я думал, это - окно, а за окном - страна,
Но это была мишень в раме окна,
Я думал, это лицо, глаза, она влюблена -
Нет, смотровые щели. Идёт война.
Война, и пылают дома - отлично, спасённых нет,
Апокалипсису не хватает каких-то крох,
Но вам нужен парламентёр, в которого всадят свинец и свет.

Возьмите меня, покуда я не издох.

наверх

ГЛУХИЕ, ПОЮЩИЕ В ПОДЗЕМНОМ ПЕРЕХОДЕ 

Они поют о том, что счастье
Наступит завтра, после смерти,
Соединяющей все части
Посредством памяти и тверди,
И над людскою круговертью -
Как будто в горле тетива...
Должно быть, только перед смертью
Настолько внятны все слова.

Они поют - не всё равно ли,
Какая музыка бормочет,
Их голоса - как ветер с воли,
И счастье делает что хочет -
По лицам бьёт холодным мелом,
И пепел глаз, и угол рта -
Сегодня чёрное на белом,
А завтра будут все цвета!

Пройди, иди скорее мимо,
Минуя страшное мгновенье,
Когда любовь неумолимо
Ведёт в нетление и тленье
За нить, пронзающую душу,
За горло, тянущее в рай -
Иди своей подземной сушей,
И только память забирай.

Они вчера об этом пели -
Сегодня, может, как придётся.
На две бутылки еле-еле
Монет в коробке наберётся,
А, может, больше и не надо,
Да и не надо ничего -
Таким же восхищенным взглядом
она посмотрит на него...
Тогда смыкается молчанье,
Тогда смыкается заклятье.
Ни оклика, ни замечанья,
Беззвучное движенье платья,
И только руки восковые
На тонких пальцах говорят,
А с неба нити дождевые
Соединяют всё подряд.

В одной материи убогой,
Не повторяющей движенья,
По переходам и дорогам
Они идут к преображенью,
И капли бьют остервенело
По крышам, гулким от пустот
Как нити, ищущие тело,
Как струны, жаждущие нот.

наверх

Всё верно, и скажет веское слово тростник,
Когда из него извлекут сердцевину, наделают дыр.
Где-то в метро старуха или старик
Прижмётся к гранитной стене защищать свой мир.
А на что была благодать - разберутся в других местах,
Стой теперь на своём,
Некому подпевать, утирать ноты с листа,
Сами, слышишь, поём.

наверх

Когда открывают двери загонов, когда выпускают скот -
Поднимается пыль над степью, земля гудит.
Возможно, всё будет к лучшему, может быть, всё пройдёт,
Пробежит, пронесётся мимо, время нас убедит.
Но дрожание рюмки в шкафу ещё не значит конец -
Этой посудой завалены все дома,
Посудой, посулами, что всему счастливый венец,
А если нет - значит, можно сходить с ума...

Воловье пойло времени, собачий глоток,
Иди по переходу как вода в водосток,
Мы теряем, теряем, теряем, теряем ход -
Звук заполняет пустоты, здесь к чёрту не надо нот.
Всё верно, всё верно, а ты думал - как?
Время в бегах у вечности, что вечно права,
Но эту правоту подтверждает только дурак,
Нам она - трын-трава.

Будь спокоен, мир сожрёт тебя - но не переживёт.
Печальная история сироты-травы:
Хороший человек, нажравшись водки, поёт
Так, что - ах и увы.
А мы проходим сквозь стены, у которых они стоят,
Не потому что спешим - а просто времени нет -
И, подхватив мотив, который во тьме твердят,
Как бы случайно выходим на белый свет.

наверх

МОЕЙ КРЕСТНИЦЕ МАЙЕ 

Это только намёк на боль, на бред.
Смерть и буссоль. Доги взяли след.
Это только намёк на покой, на сон -
Воздух бъёт с четырёх сторон.
Время, горькая кость поперёк кости,
Говоришь "прости" - прозвучит "скости".
Виноватым вход воспрещён. Шабаш.
До конца времён шорох в горле - ваш,
Разговоры кухонные: виноват -
Виноватый уж тем, что она - вослед.
Да, мы встретимся, если там будет ад,
Но из этого следует - ада нет.

Дыши, дыши, собака у меня на хвосте,
Та живёт в Москве, а та в Элисте,
У одной судьба, у другой роман,
Я всех забыл как рыба, пью океан!
Я всех забыл - это памяти прыть:
Не стоять, не лежать, себя не жалеть,
Только плыть по течению, только плыть -
Что тебе пряник, что тебе плеть.

наверх

Всё меняется день ото дня,
Распадется, пахнет тоскою;
Драмы, вспыхивает беготня,
Рассыпается жизнь под рукою,
Наконец-то!...
Не наша вина,
Просто всё получилось сполна -
И достаточно.
Надо другое
Начинать, продирая глаза.
Сменит Нового Года лоза
Вековое вино дорогое -
И она отрицает вину;
Даже слово такое к вину
Не подходит,
Спивается слово,
Как ботинок лежит под столом...
И надеть его, знаешь ли, в лом. -
Так пошли босиком; всё готово!

наверх

Кусочки темноты, шум улицы вдали,
Две кошки в две походки жмутся у земли,
Как будто языком по дому провели -
Он выхвачен из мрака:
Кирпичная стена упёрлась в темноту,
А рядом тополь в час теряет по листу,
И вот - ещё один. Скрипят паркет и стул,
Не счесть осенних знаков.

Ты, парень, ляжешь спать немного погодя -
Закладывает слух от близости дождя,
И облако зимы, из космоса сойдя,
Дотронется до тверди -
Шутливый, летний дождь вчера в последний раз
Прошёлся по стране - теперь осенний газ,
Теперь осенний блюз, и не опустишь глаз
От этой круговерти.

А если опустить - бумаги на столе,
Бумаги на земле, асфальт навеселе
И ближе ветра вой в космическом стволе,
Подумаешь - облава,
Подумаешь, что здесь снимается кино,
И, кстати, будешь прав - всё было так давно,
И нет тебя давно, и всё предрешено,
Забвение и слава.

наверх

По Москве стоят дома, дома - окна в ряд,
Ночью там спят, а днём - говорят,
Вечер нечем убить, голубой экран,
Каждый сам себе барин, сам ресторан,

Звонок - в тяжёлые двери на тоненькой скобе:
Свои приходят в гости сами к себе,
Своим целуют лоб, жмут за руки, за плечи:
"Чем богаты, тем и рады!"(и рады, что нечем.)

Дрянная еда, красивая посуда.
Вина хватает только для словесного блуда.
И - в постель, озаботясь чужой виной -
Изменять себе со своей женой.

По Москве стоят дома, дома - не терема,
Взорвать не жаль - жаль, грозит тюрьма,
Но уже по почину "с себя начни"
Начинает чечен со своей Чечни.
Будет нечего пить - станет нечем выть,
Быстро сохнут капли на хрустале.
Сначала помереть, потом - хоронить,
Таков порядок по всей земле.

наверх

ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО 

А через год всё станет, конечно, иначе,
Куда живее, не жизнь - череда удач:
Друзья успокоятся, будут счета оплачены,
Свобода - от океана до океана, от квартир до дач.
Несомненно, конечно, с миром что-то случится,
Праздные люди не будут нам наносить визит,
Sic transit - в конце концов, и Рим вскормила волчица,
Но жизнь обретёт свою цель, и верно её поразит.

У всех путей наступит полная проходимость,
С накопленных тысяч начнётся дорога в тысячу ли...
Свобода, Свобода, обсосанная необходимость,
Мы не будем как буржуа - мы будем как журавли!
Впрочем, год - неуместный срок, это не так уж много,
К тому же его половину метёт в городах метель.
Два-три месяца только подходят, чтобы уйти в дорогу,
В сущности, не больше шести недель.

Один повернётся круг, другой повернётся круг,
Все решится не вдруг, не вдруг решится а так -
Это отличный подход, но быт не поднимет рук,
Что поделать, быт не дурак.

Через десять лет, несомненно, мир изменится. Станет суше.
Вырастут дети, в войну перестанут играть,
И надежда совсем поседеет, если её не придушат,
Но кому же будет охота руки марать?

А мы вырвем покой из скал, мы добудем его киркой,
По крупинке - хотя бы смерть здесь текла рекой,
Вот путешествие - вглубь, у мира в груди,
Это - наша территория, не подходи!
Всё решено, всё сделано, сделано и решено -
Построен памятник мысли, что жизнь говно,
Старшие лягут в гроб, дети притащат цветов
Из проклятого мира, что вечно жить не готов.

Но и в этот момент возможно у вечности заручиться
Ожиданием чуда - смотри, как пламя свечи дрожит! -
Несомненно, на Том Свете что-то должно случиться...
Он хорошо подготовится и примет нас, как надлежит.

наверх

Какой ослепительный мир, почему же я только камень,
Серый валун с кулак величиной,
По кругу ходит вода, терзает тело река мне,
Господи, подойди и сделай что-то со мной!

Вера моя не крепка, но крепка моя сердцевина -
Зерна гранита, красные, как акрил.
Когда Тебе было угодно обжигать во служение глину -
Случайный огонь и меня тогда опалил,

И, как гончарный круг, мне было воды теченье,
Холод и солнечный жар, темнота и свет,
Твое прикосновенье, Господи, благословенье,
Глине - мгновенье, а мне миллионы лет.

Но я устал признавать время своё земное
И считать за секунды дни, за часы века.
Господи, подойди и сделай что-то со мною,
Я стал таким, что легко поднимет меня рука!

Там, наверху, столько света, но всё от Тебя приемлю -
Только на день поднявшись из темноты,
В самый глубокий фундамент, в холодную Родину-землю
Я лягу, если здание строишь Ты,

Я дверь Твою подопру - и будет ноша легка мне,
Прильну к верёвкам пращи, чтобы цель поразить верней -
Будь милостив, не жалей меня, я всего лишь камень!
Камень из ожерелья Твоих камней.

наверх

ИЗ ЦИКЛА "РАЗГОВОР" 

1.
Страницы города листая,
Играет ангел на трубе.
Тоска по детскому простая,
Замешанная на тебе.
Что я успел, что ты успела?
Звенит труба, сверкает медь.
И птица сбрасывает тело,
Чтоб легче ветер одолеть.


2.
Я хочу рассказать о губах,
О способах их сближенья,
О цветных мотыльках движенья,
О музыке, о губах.
Я хочу рассказать о том,
Как до гроба мы не узнаем,
Меж каких страниц - закладка резная...
И на сердце захлопнется том.
Я хочу рассказать, как блестят фонари,
Как под чёрные шины ложится город,
Я хочу рассказать про счастье, про голод,
Я хочу о праздниках говорить.
Это будет история льда в бокале,
Над кремлёвской стеной встающего боя,
Где в шампанских снежинках небо рябое
И на тёмной бутылке - четыре медали.
А когда снизойдет на нас добродетель,
И грехи проявятся зло и ново...
Нет, я этому времени не свидетель,
Если нам суждено дожить до иного.
Я всего лишь хочу рассказать о губах,
О способах их сближения,
О цветных мотыльках движения,
О музыке, о губах.


3.
Все темы перебраны.
Пауза в беседе.
Уже трамвай блестит последний на путях...
Ну, Бог с тобой, мы никуда не едем,
Останемся в гостях.
Нет этого щелчка - чтоб шарик покатился.
Нет глаза, чтобы тьму и свет
В дороге различить,
Нет слова, чтоб проститься,
И тела, чтоб согреться - нет.
Ну что ж, давай чайку, убитое мгновенье!
Тебе - живой водой "Грузинский-36".
Когда бы всё не так - ни чая, ни варенья...
А чай, как видишь, есть.


4.
Чёрная тропинка по белой земле,
Семь звёздочек в небе, и три - на столе,
Дубовые двери, окна медвежий глаз...
Отведи меня в край, где выпьют за нас!
Там, покуда не светит, не катит век,
За тяжёлым столом не смыкают век.
Вечная ночь, вся тьма - на двоих...
Пусть коньяк будет крепок, как вера их.
На всех пятаках потемнеет медь,
А они как сидели - так и будут сидеть,
Пока дышит песню о злой судьбе
Архангел-ветер в печной трубе.
Моя Россия будет долго молчать,
По всем статьям, как в покере, "пас";
На визу - печать, на уста - печать...
Летит за окнами край, где выпьют за нас.

И какой бы злой судьба ни была:
Отравой, травой, беленой какой -
Будут пить за ушедших колокола,
Книги, стихи, метель над рекой,
Да и хоть уголёк последний в золе...
Так пойдём, чтобы дверь отворить с трудом
По черной тропинке, по белой земле
Вот в этот, и в этот, и в этот дом.


5.
Мы ловим свет, как птицы просо,
И твердь позволит нам опять
Топтать свои морские косы,
Морские губы огибать.
А этот путь лишь тем и светел,
Что он - земной, обычный путь...
Так мотылёк небесный пепел
Не может с крыльев отряхнуть.

наверх

Это только начало.
Скажем, 26-е число.
Ты проснулся, ещё не звонит телефон,
Может быть, одну лишнюю ночь по кромке ножа пронесло
Мимо спящих окон.

Этот свет называется бред,
Оденься, умойся, зайди в туалет,
Как сказано у Иоанна - больше времени нет,
И некогда спорить, что он имеет в виду:
Если будет какой-нибудь суд, приговоры - как с гуся вода,
Он, возможно, о том говорил, что страшней ожиданье суда,
Или, может быть, - жить без суда, но и это теперь ерунда,
Все уже без стыда, на виду.

Это только начало.
Не год неудачный, не власть,
Как всегда, подкачала,
И хорошая сделка у совести не удалась,
Это только начало.
Мимо окон янтарных потоки роскошных машин,
Снеговая облава,
Ветер слева направо, но стоит почти что гроши
В этом холоде слава,
Ибо в городе губы, что шепчут любое число,
Непременно пророчат,
Что ты хочешь? - смотри, снова ночь по ножу пронесло
Всё короче, короче.

Да на смерть наплевать - не такая большая беда,
Мир способен принять всех когда-то умерших сюда,
Если будет нужда, и труба прозвучит на краю,
Но откуда мы знаем, хорош ли мороз или с неба вода,
Что в конце означает извечный "уход навсегда",
Что мы сами живём не в аду, не в раю.

наверх

Лёгкое, ни к чему не обязывающее вращение
Жизни между пальцами.
Море, облака, море. Ты стряхиваешь пепел в воду.
Когда в последний раз был счастлив? Всегда -
в последний.
Скалистый берег пожимает плечами
Вместе с тобой
Уходя от ответа.
У моря - свои причины молчать, их слишком много
Для простого перечисления волнами
Для рвущего дыхание ветра.

Вот мы плывём.
Палуба, на которой грубые заклёпки
Напоминают о чьей-то незамысловатой силе
У тебя под ногами.
Небо - над головой.
Слишком просторно,
Слишком простые вопросы,
Чтобы найти ответ.
Смотри на море. Какого цвета море?
Смотри на солнце. Куда оно светит?
Тебе в глаза.
Встряхни головой, поправь прядь волос
Под чьим-то счастливым взглядом.
Разве всё иначе?
Где твоё дыханье?
В моём дыханьи.
Где твои глаза?
В моих глазах. Жаль,
Что этому нельзя научиться навеки.
Ещё несколько дней,
И тебе
Понадобятся слова.

наверх

ПЕПЕЛ 

Пепел, свежий ветер, на грани нуля
Остывает дом, остывает земля,
Бьёт озноб, как шквал по корме корабля,
Спасительный ром, пустые поля,
Тепло внутри, а снаружи - мрак,
Контрастна жизнь и этак, и так,
Но никто не стоит давно у руля -
Спасительный ром, пустые поля.

Был обмётан гармонии бахромой
Этот вечер хмельной, этот мир хромой,
В чёрном городе - штиль, и портвейн за кормой
Искрится под звездами, Боже мой!

Это просто знак, что ты жил всегда,
Так давно, что и знать о том - не беда,
А озноб по воде не больше следа,
И утопленники не плачут,
Но какая тебя приберёт вода?
Если завтра твой череп взорвёт звезда,
Это будет её удачей -
Но останется борода.

Пепел, пепел кончается на столе,
Шорох - память разносится по земле,
Смотри, этот ветер навеселе,
Какого черта ты с ним не дружишь?
Две лопатки с готовностью ждут за спиной
То ли ангельских крыльев удар сквозной,
А скатерть сияет голубизной
И бьёт белизною кружев.

наверх

Ветер сегодня, ветер.
Тишина, потом ветер.
Свет, звонок, ветер,
Утро, чай, за окнами ветер.

Я знаю, не напоминай, знаю.
Все на свете два часа как вместе,
Мы напрочь опоздали всюду -
Даже опоздать опоздали,
Что там, плюнуть не успели на это -
Новая метла метёт чисто.

Будем спать, зевать, чай вчерашний пить
С московской грязью вечною,
С пылью беспечною,
Так и быть.

Подсознанка работает туго,
Глаза привыкают к свету,
Боюсь что это - непруха,
Но сил расстроиться нету.
Только дело - тихо смотреть на ветер,
Бодающий ветки лип по-коровьи,
Зная, что если тебя заметит -
Он оборвётся на полуслове,

Ветер, собака, ветер,
Московская сволочь ветер.

наверх

Давай сыграем - говоришь - как будто я живу.
Взаправду этим удивишь дневную синеву,
Ночную черноту.
Какая разница, когда ты всплыла на глаза,
Любовь, проказница, вино, неспелая лоза,
В бутылке на стриту.
А задний ход, передний ход изучен так давно,
Что каждый, кто и так умрёт, уже почуял дно -
Забор к его ногам!
Часы, слетевшие с руки, оставили браслет,
Такой нелепый след времен на коже, раз - и нет,
Сподобимся богам!
"Когда бы буквы принялись за звуки отвечать,
Я предпочел бы целый век в смирении молчать
Над именем твоим,
Но эти знаки говорят о разных пустяках,
Твоя love story, вечный зуд в сердцах и костяках -
Почти неутолим!"
Кати, кати своё перо по строгому листу,
Курсор, экрана серебро, к Великому Посту
Снимая снежные края на пленку тишины,
На ролик рая, не тая, чем мы побеждены.

наверх

Ворохом строчек газетных падает снег.
Белая ретушь на чёрном ноябрьском бульваре,
Шепот для глаз.
На этом холодном шаре
Жизнь невозможна - и невозможен побег.
В бронзовой памяти тусклая свечка горит.
Холод и темнота не дают ни слова
Сказать снежинкам, кружащимся бестолково.
Общая вьюга ложится на чёрный гранит.
Ах, как ей, ступая над нами, легко бубнить
Про тысячи тысяч судеб!
А я, засыпая,
Лишь имена повторяю, чтоб не забыть,
И всё равно забываю их, забываю...
Видимо, так и рассыплемся горсткой ненужных слов.
Смотри, сколько снега летит безымянного. Полночь.
Я только одну снежинку могу запомнить,
Ту, что случайно на плечо ко мне занесло.
Мы с ней пройдём по бульвару пару шагов,
И всё.
Достаточно только сказать об этом -
Она испарится, словом моим согретая...
Да, вьюга, всё так,
Но в этой стране снегов
Я вырываю людей из тебя, подношу к губам,
Зная, что здесь они умирают быстрее,
Произносимые, отданные словам...
Всё больше слов... И - тишина всё яснее.
Яснее...
Да что тут можно ещё сказать?
Город завернут в холодную мешковину.
Выйти за двери и вьюге подставить спину -
Вот, может быть, последняя благодать.

наверх

Дым без огня, свет без тепла -
Откуда же на листьях шелестит зола?
Равновесие не помнит ни кола, ни угла -
Просыпайся по ветру, жизнь прошла!
Она прошла, как птица по цепочке камней,
Как весеннее тепло, туман без огней;
Кто её догонит, познакомится с ней -
Собъёт дыханье ещё верней.

Я не стал тюремным мясом, не подох на войне,
Рука дающего скудеет - это подло вдвойне -
Моя рука скудеет, а она не в земле,
И ручная злоба - навеселе.
Перед ней ни один ещё не был чист:
Только с мёртвых взятки гладки, и с тех, кого нет.
Я забыл всё что было, я белый лист,
Но меня сжирает мой блёклый цвет.

Так горит табак, сходит дым со лба,
По ладони как по рельсам идёт судьба,
То она тонка, то она груба,
То ли эти руки, как два горба.
Две тысячи теней, все, кто вышел вон,
По цепочке тянут к себе меня.
Я плевал на законы, но здесь - закон,
Свет без тепла, дым без огня.

А когда я жгу гортань твоей холодной водой,
Я умираю без любви, но это только слова,
Я стою, красивый и молодой,
Перед вечной рекой, что всегда права,
И только дым перелетает между двух берегов,
Только призрачный свет, никаких шагов
По глади омута нет, никаких следов,
И птица говорит, что сюжет бредов.

Стой, подонок, стой, оглянись назад -
На тех, что сзади тебя стоят,
Оглянись на их глаза, на побледневшие лица,
На немой вопрос: что ты скажешь, птица?
А я уже стою по ко... по горло в воде,
Тесно речушке в моём дому,
Я знаю что сказать, но не знаю - где,
Где теперь мы свидимся - и кому.

наверх

ЧРЕЗВЫЧАЙНО ПРОСТОЕ 

Может быть, я научусь играть на гитаре,
Буду петь свои песни, шататься по странам и городам,
Где в самых гостеприимных домах
Сперва выставляют на стол вино,
Забывая за ним о хлебе.
Я буду вечно голодным, вечно счастливым,
Улыбка станет естественной формой губ,
Слова наконец потеряют тяжёлый смысл,
Человеческий опыт, и станут как ангельский полдник,
Горячее молоко и солнечный свет.
Я их буду петь - всегда, в любую погоду,
Пьяный - и очень пьяный,
Торопясь, потому что мне ничего не стоит
Эта прямая речь, а её так хотят услышать,
Как будто какое-то знание что-нибудь прибавляет -
Нет,
Музыка прибавляет любви,
Любовь прибавляет людей,
Люди прибавляют любви,
Любовь прибавляет людей -
И что-нибудь ещё,
              что-нибудь ещё
                     на остальные семь нот.

Может быть, может: в какой-то десятой жизни
У меня и правда прорежется слух и голос,
Но я буду спешить так,
              что оставлю где-нибудь свое тело,
Неизвестно кому, не ясно ради чего...
Нет,
Музыка - это то, что уже сыграли,
Человек - это тот, кто уже родился,
Ангел это тот, кто ждёт от тебя улыбки,
Выставляя на стол вино, забывая за ним о хлебе -
В городе, где нельзя ошибиться домом,
Когда ты счастлив,
Когда ты пьян и счастлив,
Хотя ничерта не умеешь играть и петь.

наверх

Я думал, это только подступы к небу,
Сам наш язык - приблизительный подступ к небу,
Рождение - падение, падение в небо,
И полоска на нёбе жжётся символом синим,
Но как трудно понять, что небо уже с тобою,
На земле под ногою, на небе над головою,
Только нужно особенным быть - чтобы быть собою,
Не бояться словб повторять,
Не бояться словб повторять.

Так меня научил язык охоте сокольей
На слова, что идут по двое путём без затей,
И мне кажется, это один из путей на волю,
Потому что воля - это один из путей.

наверх

Я урод, я в ответе за все грехи -
Сам взялся быть таким, добываемым влёт:
Когда мне плохо - я пишу стихи,
Когда другому плохо - я пишу стихи,
Когда всем отлично - я пишу стихи,
Чёрт меня попутал, и теперь не собьёт.
Хотя, конечно, слова не намажешь на хлеб,
Репутация ангела - путь ко дну,
И там отличная дорога, да путь нелеп...
"Жизнь! Я заказывал ещё одну!"

А когда я напьюсь от чёрной тоски,
Я поймаю ангела за грудки,
И буду трясти свой русский улов:
"Что? В Париже разве меньше козлов?"
Всё ты врешь, ангел, врёшь, как всегда,
Мешок с крыльями, пьяный лох,
Кто тебя отправил сюда,
Тебе не души спасать бы, а блох.

У них и ангелы лучше, они поют,
И свечи не чадят (сам видел),
В церквах холодней, да в домах уют,
И верой Бог не обидел.
И они воют так, что у нас снег летит,
Потому что свет один, и земля одна,
А кто виноват, что тебя мутит.
Пьём за Россию. Давай! До дна!

Ангел, ангел, скоро и у нас Рождество.
Я знаю, ты устал, тебе всё равно,
Сколько спасти удалось всего,
Сколько под снегом заметено,
Но мы расслабимся с тобою, ты и я, урод -
Старайся как следует, пей вино:
Не вы с мелким бесом водите хоровод -
Мы сами ангелы и бесы давно.
Вот будет вскорости весна (прости за вычурную речь),
Поедем в Париж, идея ясна,
Там будут первые цветы, будет Сена течь,
Русская весна, это наша весна,
Они спёрли нашу весну, давай,
Запивай джин тоником, так вкусней,
Завывай по-ихнему, завывай,
Это зима - что поделать с ней.

Ангел, кстати, ты смотрел фильм "Бег"?
Идиотский вопрос. Знаю, что снимал.
Ты тоже был ангел, а не человек,
Но папиросы курил "Беломорканал".
Так чёрта ли Россия вся плачет сто лет?
А. У тебя нет ответа? У меня тоже нет.
И когда у меня нет ответа, то я - урод,
Я пишу стихи, а ты жрёшь вино,
Всё хорошо, пусть нас никто не поймёт,
Но нас самих проймёт, а остальное - дано.

наверх

Вот такие здесь вечера, не Венеция, не Париж,
То ли дождь, то ли снег, за летящим с неба не разберёшь,
Да и сам не поймёшь - то ли бодрствуешь, то ли спишь
Под защитой из ржавых крыш. Грёбаный ёж!
Я хотел написать письмо, но бумага шуршала так -
Что в руке государственный знак, и клавиши на компе
Спотыкались, давали осечки, а что я хотел, дурак -
Ерунды, набить, написать записку тебе.
Мы опять остались без связи (как будто она была!)
Прозаические дела, поэтичная билеберда,
Если кто-то ушёл (хотел написать "ушла"),
Чёрта с два пошлёшь в погоню письмо туда:
Равномерность падения с неба, дождей тесьма.
Разверзается твердь и бросает на землю нить.
Я лечу в эту ржавую бездну вместо письма,
Параллельным линиям незачем говорить.

наверх

...Капканы хватают сухими губами воздух.
Их пружины рассчитаны на реальную, разумную дичь,
Которую только и можно назвать человеком,
На дичь, которая выбирает себе приманку
Самое большее до восемнадцати лет,
И к этому сроку уже должна,
Просто обязана знать,
Что приманки - какие захочешь -
Лежат на общей тропе.
Выбери себе приманку, иди по сонной дорожке!
Тихие капканы, и попавшие в них молчат.
Дичь перебесилась, поведение стало разумным.
До этого срока какая польза в охоте?
Охотник прощает детей, рыбак отпускает мальков:
Расти! Если надо - гуляй там, в свободном мире,
Нагуливая ответственность и судьбу.
Смотри по сторонам, испытывая желанья!
Больше желаний! Больше смотри вперёд!
Главное - знай, чего хочешь,
И у тебя обязательно будет свой, совсем необычный,
Эксклюзивный вариант общей тропы!
Запомни: это только твоя приманка.
Не подпускай чужака к своему капкану.
Созывай друзей и родных на свою тропу,
Если вдруг усомнишься. Они подтвердят, что всё хорошо.
Сами когда-то, смущённые, сомневались,
Но если это у всех - значит, так и надо!
Это у всех! Слава Богу, это у всех!

Найди свой капкан, стань самим собой -
Как все!

Ведь ты - это только ты,
И что будет, если
Вовремя не выбрать тропу, не узнать приманку?
Разумная дичь, ты всё понимаешь -
Если не пойман охотником, -
Кем ты пойман? Кому ты нужен?

Красивые слова - отдай их нищим и детям,
Ибо каждому - своё.
В конце концов, ты уже поёшь эту песню,
Грустную песню всех, попавших в капкан,
И слова, подобранные с земли,
Насытили уста на вечные веки,
Насытил глаза на вечные звуки
Звон золотых цепей.
Но
Иной металлический звук -
Когда капканы хватают пустыми губами воздух.
Возникает что-то пугающее, иное,
Как говорят - "не от мира сего"...

Ничего страшного!

Охотник заряжает ружье,
И вот тогда начинается
Настоящая охота,
Когда стрелок должен гнаться, следить за дичью,
И не иметь никаких шансов
Взять её живьём.

А зверь, обходящий капканы,
Не прибавляет себе ни единого шанса,
Разве что такой:
Заставить охотника перемещаться по лесу,
Приводя весь мир в движение,
Протаптывая новые тропы
(Хотя и там он поставит тотчас ловушки),
Прежде чем прозвучит отточенный выстрел
В силуэт на фоне вечернего солнца...

Вроде бы печальная история.

Какая печальная история,
Как слезятся глаза от жгучего света
У тебя, охотник!

наверх

Когда мы проснёмся,
Этот город
Будет дышать бензином,
Будет стучать дверями,
Чтобы забыть про вечер,
Чтобы забыть про ночь.
Трудно сказать: "не слушай!",
Тебя назовут
Глухонемой,
Тебя не поймут без клочка бумаги,
И что он расскажет, почерк,
В этом шуме и гаме,
Когда нажатие ручки
Зависит от тех, кто тебя подтолкнёт
Под локоть,
Боже, возьмёт за локоть,
Скажет - пойдем со мною,
Но кто ты - глухонемая,
Ты не можешь, не можешь
Услышать, услышать слов!

Музыка - прощай, музыка,
Дальняя встреча
На звуковой дорожке
Видишь, видишь, музыка,
Я уже закрываю
Эту беззвучную дверь.

наверх

УМИЛЕНИУМ 

Юноша, сердцем глубоким познавший событий равнину,
Ту, что веками полна и в болотах людских повторений
Судьбы простые хранит или буквы с листами бумаги
Щедро мешает, не смея поднять их с бумажной страницы
Ветру навстречу - тебе обращаю я данное слово,
То, что давал не тебе - но уже никого не осталось,
Кто бы услышал его - по сему обращаю к тебе.

Наг ли ты, сир ли ты, хром, или кос, или русский душою,
Мне всё равно, ибо слово проходит путями иными -
В ухо войдя, достигает тончайших его перепонок,
И колебание звука рождает мозгов колебанье,
Сам же колеблемый мозг источает ответные мысли,
Что, напрямую идя, сокращают заветные мышцы
Близ языка, а язык произносит ответный глагол.

Так мы с тобой разговор поведём, ибо я по причине
Старости древней своей поражен глухотою счастливой,
И, благодарный богам, не услышу твоих возражений,
А по заветам великих лишь то называют беседой,
Где произносит один, собеседник же, в слух обратившись,
Речи не волен прервать - потому приготовься и слушай,
Силы не тратя на речь, завсегда неугодную мне.


Ветром, подобным дыханью простуженной пьяной Венеры,
Десять веков пролетело над нашей измятой землёю,
Где, как на ложе любовном, грешили со смертными боги,
Страсти своей не скрывая и не ослабляя объятий,
Ревность мешая с любовью, а также друг другу мешая
Негой сполна насладиться и местью сполна обесчестить
Данный друг другу завет, надоевший для смертных вполне.

В этот милениум старый был род человеческий нервен,
Не избегал суеты, не чурался любых заблуждений,
Лишь бы подальше сбежать от божественных уз и законов,
Но возвращался всегда, ибо некуда было деваться
С малой и сирой планеты, от быта и грязной посуды -
Разных курильниц, кадильниц, лампад, перемазанных маслом,
Ковриков старых молельных и новых возвышенных книг.

Были иные герои, которым казалось возможно
Сделать подляну богам, и, укрывшись в свои капюшоны,
Нежные книги сжигали, забыв, что иное не тонет,
А и подавно оно не горит, только дымом зловонным
Небо коптит, но едва ли хотя бы ноздрю пощекочет
Занятых распрей богов, а людишки родятся, как мухи,
И тем до знаний жаднее, чем крепче воняют они.

Был среди них Торквемада, подобный великому мужу,
Но с изменившей женой. Ревновал он любого второго
К недостижимому Богу - и сразу свои плоскогубцы
Он доставал из кармана, калил на огне благовонном,
К жертве своей подходил и смыкал их на трепетном теле,
Правду пытаясь достать из кривой человечьей природы,
Зная, что правда лежит в человеке, как гвоздь в сапоге.

Так, естество испытуя, он первым приблизился к правде,
Но не достал ни одной, а людишек достал преизрядно,
Многих замучил вполне, а иных, напугавши до смерти,
Ей же легко отдавал, чтобы после они не роптали
На короля и судьбу, то есть мудрости было довольно
Хитрой потрачено тут, и почти ничего не осталось
Паре грядущих веков - как почил Торквемада в костре.

Радость, как пытка прошла, овладела людьми повсеместно:
Вспомнили греков - и тут же, смешав их предания с римским
Тяжким развратом, копировать прошлое, робкие, стали,
Фрески свои покрывать порнографией, внятной для смертных,
Но и приятственной небу - как муж, осторожный в разврате,
Строгой невзрачной жене и любовнице ланеподобной
Равно приносит цветы, не боясь перепутать врата.

Храмы стояли везде, и гармония, кажется тоже,
Только застенчивость всюду картину сию омрачала,
Делая исповедальню таким соблазнительным местом,
Что для иных сей поход за раскаяньем благодаримым
Был много слаще похода под крышу публичного дома,
А искушённее всех во грехе становились монахи,
Плотью мгновенно сгорая пред тем как заняться в аду

Тем же, известным со слов, но уже соблазни тельным делом.
Грешников в те времена прибавлялось по случаю боле
Чем прибавлялось младенцев, и боги, скучая на небе,
С горечью тайной плевали на землю огрызки знамений,
Делая вид, что довольны, и разве чуму подпускали,
Сифилис, может какой, - но его же свинцовой примочкой
Враз одолели испанцы, свинцом же врагов примочив.

Кстати, скажу об испанцах: народов различных довольно
В те времена развелось, и повсюду родились евреи.
Быстро копя на разврате хорошие деньги и мины,
Богоугодный народ, соблюдали они по субботам
Благочестивый покой, а в другие моменты декады
Всем не давали покоя, за что и, любезные Богу,
Стали другим нелюбезны, и начали дружно страдать.

Был среди них фарисей, одному Моисею подобный,
Шпоры хотел получить, хоть коня от козла без раввина
Лишь по кошерному признаку мог отличить на тарелке,
Вилкой по днищу скребя. Но, поскольку без пряностей плохо
Знаться с кошерной едой, осенило его в синагоге
Выкупить два корабля и дорогу искать в Палестину
Мокрым пустившись путем за мешками с корицей сухой.

Плыли они, как придётся, ведь компаса вовсе не знали,
Кончилось мясо и рыба, иссякнул припас проституток,
Взятый в последнем порту, и настолько томление плоти
В сих корабелах взыграло, что даже яйцо становилось
Колом на гладком столе, - но уже показалась громада
Им неизвестной земли, и едва лишь забросили якорь -
Встали и их корабли, ибо был, натурально, шабат.

Только дождавшись рассвета и дня, что хорош христианам,
Целой толпою на берег они ломанулись, и что же
Сделали с материком? Кто не ведает - тот не политик.
Нам же известна земля, что теперь колыбелью разврата
Наречена повсеместно, а так же тяжелого рока,
Где пепси-кола растет, вытекая из хлебных деревьев,
Что мотыльки опыляют, на крыльях неся кокаин...

Это событие было едва ли угодное Богу,
Ибо оно отверзало для смертных ворота Эдема.
Богоизбранный народ, как обычно, нагадил в тарелку,
Но неприятности лишь начинались, поелику где-то
Был на земле и другой, терпеливый, спокойный и мрачный,
То от татар пострадавший, то сам же себя придушивший,
Но нерасчетливо столь же возлюбленный Богом народ.

Жил он на севере диком, где лето летит мимолётно,
Где либидо не растёт, укрываясь травой-лебедою,
Или большим лопухом, за которым не видно разврата,
Так что в капусте порой находили детей повсеместно -
Скифские, словом, дела. Но, спознавшись с татарами плотно,
Этот народ, соблазнившись, разлёгся до самой Сибири,
Женственность вечно храня, но, как дюжий мужчина, храпя.

Даже не знала Европа, чего же, безумная, хочет -
То ли его поиметь, то ли просто смиренно отдаться -
И, век за веком, она получала и то и другое:
То налетали как вихорь какие-то шведы, французы,
Даже поляки ходили, столицу, вальяжные, брали -
То получали они от загадочной русской дубины
И с мазохистским восторгом бежали из этой земли.

Здесь возносили молитвы, настроили храмов изрядно,
Только всегда, выходя из святилища в ладанной дымке,
Люд сей уста отверзал - и, от сердца святых поминая,
В самых нескромных речах величал и соседа, и Бога -
Стал же за речи такие сей прозван народ богоносцем.
Правды он сильно алкал, с каждым годом алкая сильнее,
Бог же смиренно терпел, ибо много терпенья в любви.

Был же и этот народ к мореплаванью склонен, однако
Моря сперва не имел, потому и не плавал по морю.
(Виден тут промысел Божий иль фактор иного порядка,
Нам не судить). Но однажды, возвысясь над русской равниной,
Царь их сказал: ну а что же, нам море давно по колено!
Город построил чудесный, под воду порой уходящий
Ровно до самых колен - и корабль, наречённый Авророй.

Время прошло - и поднялось примерно на столько же море,
Словно затем, чтобы вовсе уже наплевал на стихию
Этот волшебный народ, а ему то и надобно было:
В скуке своей он мосты разводил как животных домашних,
Сам на себя бунтовал, восхищая окрестные страны,
Эти же страны мочил, если что-то не нравилось, ибо
Слово ядрёное вес обретает совместно с ядром.

Между же этим и тем, совершилось в Америке чудо:
Негров туда привезли. Хоть похожа на то, что выходит
Долгим постом из желудка была их дублёная кожа,
Волос послушно вился, будто он по кепе стосковался,
Руки же были крепки, словно ныли в тоске по работе -
Тем их и заняли здесь, ибо, видя в труде добродетель,
Американцы спешили и в ближнем посеять сию.

Сеяли рис и маис, кукурузу они орошали
Крепкой слезой - но прослышав, что есть на земле справедливость,
В дальней холодной земле, что зовётся великой Россией,
Стали они бунтовать, ибо негры такие же люди,
Хоть на людей не похожи и запах иной источают,
Схожий скорее с животным, на вкус же довольно подобны,
Разве что несколько терпки - но спорить о вкусах грешно.

И появился расизм, ибо белых они невзлюбили,
Так говоря: "Посмотрите, без нас бы жевали осоку
Вы из своих тростников, мы же всюду и сеем, и пашем,
И урожай собираем, и джаз мы придумали тоже -
Словом, готовьтесь к войне!" И пошли, под командой евреев,
Север легко захватив (что к России был всё-таки близок),
К Югу - и там президента нашли, по купюре узнав.

Белые в бегство подавшись тогда очутились в России,
Там заступался за них против красных и сам император,
Так что достаточно долго (и всё-таки коротко очень)
Красные с белыми жили в гражданском, но всё-таки мире,
Коий, как все говорят, колебали одни декабристы,
Каждую зиму ходившие с флагами к белому дому,
Где в них давали из пушек всегда новогодний салют.

Так бы и длилось всегда, если было бы чуть потеплее
В северной той стороне, и другая стояла погода,
Там же дожди на лету замерзали как птица в полёте,
Равно как божьи плевки (хоть смиренней не сыщется Бога,
Плюнуть и он норовил), и посев, посекаемый градом,
Малый давал урожай, что совместно с развратом и ленью
Вызвало толстого Маркса и толстый его "Капитал".

Это была новомодной поваренной книги замена,
Где объяснялось, что все без изъятья предметы - продукты,
Ибо продукты труда. Спорить с этим бессмысленно было,
Равно и голодно очень. Но томом его вдохновился
Лысый от долгого чтенья во время леченья в германском
Вендиспансере, где всласть увлекался свинцовой примочкой,
Ленин один мужичок (их у Лены и было лишь семь).

Крупский он звался, хотя не тифозный и внешне здоровый:
День в бардаке начиная, кончал непременно барделью,
Там же, затеяв бардак натянуть до границы с Китаем,
Был перехвачен врачами, и с шанкром своим лысоватым
Вложен в свинцовый вагон, чтоб заразу подальше отправить
Дальней железной дорогой, но стрелки тогда вся Европа
Переводила в Россию - себе же, скажу, на беду.

Так по неведенью многих в столице на финском вокзале
Был сей вагон остановлен, и толпы, мгновенно собравшись
Там прочитали "Крупа", что в минуту голодной годины
Кажется сильным соблазном, особенно если вагоном
Шлют из богатой страны - словом, двери поломаны были,
В тот же момент вся зараза на вольном свету очутилась,
Кепку с себя сорвала и на зимний толпу повела.

Белые долго терпели, но красных на русском морозе
Больше, однако же, было - и, снова на Юг оттесняя,
Их к кораблям прижимали, и вновь начиналось сраженье
С попеременным успехом, но скоро, поддавшись заразе,
Многие струпом покрылись, другие же взялись за вёсла,
Но на прощание всё же свой кольт зарядила Фаина
И окончательно шанкр примочила горячим свинцом.

Боги меж тем на совет собирались угрюмо и вяло.
Был комиссаром Зевес, но советом командовал Бахус,
Бог виноградный разврата, и всех вопрошал - что ты скажешь,
Как нам с Россиею быть? Русский Бог, молчалив и печален,
Мысленно в красном углу целый вечер молился за белых,
И потому не услышал, как с ведома всех над Россией
Власть Дионис получил - и из Грузии кликнул гонцов...

В те времена по Европе промчались коварные готы,
Или иначе арийцы. Сперва они Рим захватили,
Папу послали по материи, сделав ему муссолини,
Что называют в Италии острым аттическим блюдом,
После явились в Берлине, спалили центральный парламент,
Флаги на нём водрузили и вырыли бункер глубокий,
Где поселился художник, что карты любил рисовать.

Дальше прискорбно уже начались непотребные вещи:
Стали евреев делить ровно между грузинской Россией
И меж немецкой арией. Как водится, не поделили
(Кто же на свете слыхал, чтоб с евреями не обсчитались?) -
Словом, опять же расизм - но уже неприятностей было
Так, что и неграм не снилось. Однако, потом разобрались -
Кончились, значит, евреи. Тогда и война началась.

Мир поделили они - только смотрят, кусок остается.
Переделили - и снова ничейный какой-то кусочек,
Лакомый, значит, такой. У России уж кузькина матерь
Еле сидит на цепи, а художник-картёжник поганый
Сам потравился давно, и евреи живут в Палестине -
Смотрят, а вкусный кусочек опять же ещё остаётся,
Милый для сердца такой, чтоб его поиметь в уголке.

Так продолжалось, пока не придумали люди ракету.
Фаллосу внешне подобна, и все же разборчива меньше:
Нет для неё предрассудков, она равнодушна и к полу,
И к цвету кожи (что можно считать величайшей удачей),
Даже к богатым и к бедным ракета равно благосклонна,
И расторопна вполне, так что может и целые страны
Враз поразить, и своим металлическим телом согреть.

К этой ракете народ, хитроумный в весёлых затеях,
Бомбу придумал одну, что звалась термоядерной бомбой,
Ибо могуча была и внимание всех возбуждала.
Так увенчалась ракета чувствительной боеголовкой,
Знающей точно, куда ей лететь. Хоть единственным махом
Двигалась к цели она - недовольство никем не владело.
Тем хитроумным предметом весь свет собирался кончать...

Боги сошлись на совет и скандалили долго и знойно -
Мол, кто получит кого, и когда, и куда поимеет,
Даже, казалось, конец сам Гомер бардаку не положит -
Близилось дело к тому, что Юпитер с огромной ракетой
Всех под себя подомнёт, но внезапно вмешалась Венера,
Что появилась случайно на сборище под руку с Кришной,
Словом своим приковав небожителей уши к устам.

- Слушайте, лохи Олимпа, - рекла несравненная дева -
Сытый боится потерь, а голодный его ненавидит -
Не надоело ещё? Тут Олимп или та же Сансара?
Или не зря человек видит в предке своем обезьяну?
Так перестанем теперь ревновать, подозрения бросим
В дальний Гефеста котёл, и возлюбим друг друга сильнее -
Так, как нас люди пытаются, грешные, вместе любить!

- Это же экуменизм! - возмутился сидящий над Торой
Старый седой Иегова. Моля о поддержке, рукою
Он потянулся к Аллаху. Аллах посмотрел удивлённо:
- Нет, уж я лучше с Христом обнимусь, чем с тобою, пархатым!
Тотчас Христос согласился, а следом и все остальные
(Блин, не напрасно же столько ребята ему доверяли!).
Сбросили сразу одежды, и ветер их прочь разметал.

Ветер летел над Парижем, и, двери срывая с парадных,
В спальнях сшибая альковы, базарил за милую душу,
То ли срывая трусы нацеплял их на Эйфеля башню,
То ли с гирлянд новогодних отряхивал лампы как груши,
Так что без рифмы уже невозможно на свете остаться,
Так что нельзя без неё новогоднему ветру отдаться -
Век завершается, слушай, слово имеющий в уши!


Юноша, хватит дрочить, ты читаешь приличную книгу.
Если тебя возбуждает - ну что же, мне тоже приятно,
Тысяча лет пролетела быстрее единого мига -
Значит, довольно елозить руками туда и обратно.
С этой эпохой пора кончать!
С этой эпохой пора кончать!
С этой эпохой пора кончать!

КОНЕЦ

наверх

ПЕСНЯ КРУГОВОРОТА 

Нам нравится повторение,
Повторение, повторение,
Рефрен.
Тлен - твоё имение
Где ставится ударение,
За неимением времени,
Тлен, тлен, тлен.

Я знал одного старика
По книгам - но всё равно
Знал, как знает рука
Рубашки сукно,
Но не об этом речь
(строка, не перечь!),
Все годятся в предтечи,
Да кто закрывает течь? -
Я знал, а он говорил,
Что в мире не тлен, а тлён -
Лён из твоих ветрил,
Знак из других времён,
Третий мир на нашей войне,
Где страницы в цене,
Где берут лишь в плен,
Потому что смерть приходит извне,
Поднимая рабов с колен -

И когда ты станешь слепым
Камнем, в воду летящим
Кругами взрывая дым
Меж прошлым и настоящим,
Кругами, кругами, в гаме,
В гамме радуги - амен,
Над мировым оригами
Одержит победу камень.

Страницы сомнутся - удар
Жестокой твоей вины
В том, что кругами дар
Уходит в виде волны,
За то, что всем повторять,
И никому не понять:
Нет движения вспять,
Надо уметь терять.

Нам нравится повторение,
Но в творении нет рефрена.
Сколь незапятнано зрение -
Столь и благословенно.

наверх

КАПИТАН 

Я не был там, там, там
Где я не был - небо
И пыль по пятам,
Я пишу про небыль,
Но быль, капитан,
Найти нам где бы?
Это только выстрел
Прочь, наугад,
Пули взгляд в молоко -
Далеко назад,
Хлебная крошка
На Сталинград,
Зрелище хлеба.

Я сбиваю слог
На твоём пути,
Чтоб слову имя
Произнести,
Веселюсь с другими
В твоей горсти,
Пробитой раной,
Или даже пыль
На её лету
Я глотаю - пусть
Проскрипит во рту
Именем капитана!

Звёздную пыль
По глухой земле
Гонит, как огонь,
Волну в хрустале
Ветра ладонь -
От глаза к глазу,
От встречи к слову,
Речь
Ищет штиль:
Штиль высокий, простой,
Пропыленный, пущенный на постой
Под звёздным кровом.

(Твой же пес, паромщик, давно издох,
Только ветер бьёт под последний вздох -
Эвридики уходят строем
В млечно-белое никуда,
Где им споют песок да вода,
А струна не строит.)

Плачь, песок, плачь, золотой песок,
Наших дел палач,
Лети наотмашь, наискосок,
Ночью голоден, днём горяч,
Мегатонны ночи, самумы дней -
На веки, чадо
Тебе, на плечи,
Ни вымолить, ни вымолвить, ни прореветь
Против ветра пощады
Нечем.

(Смотри, капитан, такие дела,
У меня был друг, подруга была,
По ним не били колокола,
Они должны быть где-то -
В какой части света, в какой части тьмы?
А где, чёрт возьми, находимся мы,
Если ждём ответа?!)

Я слышу скрип штурвала,
Но не вижу огней.
Форштевень, рассекающий пену дней
На капли
Кропит нас валом,
А слов навалом - но что слова,
Халва небесная, морская трава,
Не так ли?

И всё равно - ибо
Не всё равно -
Рыба на песке,
Жру воздух твой и вино,
С жизнью на волоске,
На крючке, на леске,
Поющей ветер утрат -
Порывом резким
Подсекай - я сам виноват,
А что тебе падали память,
Нёбо мое пред небом твоим?
Что можно потрогать руками -
О том и поговорим.

Утро жрёт времена,
Приминая дни,
На часах стремена
Застыли в тени,
Где твоя вина?
Поди, помяни
Добрым словом
Любое слово.
Единственный ход
Взлететь - посметь:
Летальный исход
Отрицает смерть,
А Лету - в брод,
И поставь там сеть
Своему улову.

(Это всё не молитва,
Язык земной.
Я пишу для тех,
Кто рядом со мной,
С кем для бед и утех
Один проездной,
Одна пол-литра.)

Но что там дальше -
Ближе, чем ты
Стал вздохом без фальши
Из темноты,
А после придумал себе мечты,
И почти всё сбылось?
Или сбились, как ноги,
А путь далёк -
Что там дальше,
Какой намёк,
Что нам не снилось?

Все просто:
Там просто не будет слов.
Глаза отдохнут от текста.
Скажем, остров,
Сломанное весло,
И мы - из другого теста.
Там нет капитана, созвездий нет,
И свет небесный - не этот свет,
Небо внутри глазницы -
Небо внутри!
Поди, посмотри
Ближе - и землю с лица сотри,
Чтобы не ошибиться.

Май.
Удар дождя по земле.
Рай.
Семена цветов на скале.
Человечья шкура крепче
Мыслей о смерти, Отче!
На нас не поставишь пробы.
Всё вышло короче,
Чем ты хотел,
Загнавший нас
По окопам тел
Сей час,
Чтобы

Я был.
Там, где эта строка
Рвёт наотмашь бумаги тыл -
Я был.
Там, где река
Вспять повернёт - я был,
И недолёт любой,
Промах, список потерь,
Перебор, перебой -
Имя моё теперь.

Я не был
Здесь, здесь, здесь,
Где я не был
Взвесь
Крошек хлебных
На небе пряном,
На пьяном небе
Молочный путь:
Ещё одна ночь
Наполняет грудь
Именем капитана.

наверх