Читальня
 
Наша кастетика
 
Городская шизнь
 
Манифесты
 
Касталог
 
Касталия
 
Гониво
 
Les libertins et les libertines
 
Гостиный вздор
 
Форум
 
Культ
 
Периферия
 
Кастоnetы
 
back

 

Яна Юзвак

НЕБА ПОЛИГОН


СОДЕРЖАНИЕ:


ЧЕТЫРЕ АКРА

«Представьте себе забвение…»
«Кровь пополам с голосом…»
«Борьба — бедовая игра…»
Человеческий романс
«Авантюристы, шантрапа…»
Баллада о Якове, Человеке Неба
«Ария стирает голос…»
Емельный блюз
«Боль в ногах — шагайте в ногу…»
Терции
«Слёзы, слёзы — всё вода…»
«У тебя для меня стих?..»
«Умираю я не на шутку…»
«Наша взяла, если…»
Девятистрочник
Немного об астрологии
«Ни к чему — о высокой поэзии…»


ТАГАНСКОЕ ТАНГО

«Отравленный грустью нытик…»
«Нечего читать музыку…»
«Вот болезнь: сплошные сопли…»
Дворовый Интернационал
«Восемь классов, наркота…»
Сплетенная
Подпольное счастье
«Платье увито нитями…»
Борис и Ольга
«На загривке Москвы — ещё бы…»
«Гололедица-шалава…»
«Неужели — потому что горько…»
«Москва. Такой-сякой февраль…»
Малолетка и хулиган (шанс-сон)


НЕБА ПОЛИГОН

«Карточка почтовая…»
Небомор: морская баллада
«Разнестись по датам…»
К слову о «люциферовом начале»
«В Горе-городе полы неровные…»
«Отступники-заступники…»
«Подкова на счастие, подкова на беду…»
«Погадай на картах Таро…»
Back to our honey-fucking future
«Неправильные стихи?..»
Э-ка-вот!
«Череда-череда-очередь…»
«Россыпью слов и славы…»
«Публике — давай музыку…»
Эховод
«Я умру — и меня похоронят…»
Сентябрь 2004 г..


СЦЕПНЫЕ ГЛИНЯННЫЕ ВОЛКИ

Трафарет
«Я слышал вопль…»
«Ни чем бы нибудь, а глиною…»
«“Переводи”, — сказал мне Кай…»
«Что нам Кай? — Отмороженный отпрыск…»
«Степь да степь — постой…»
«Утерев щеку на мороз-морозе…»
«Снежный пояс под ложечкой градус…»
Л’амурная поэма
«Эрос и Танатос …»
«Меня — анфас? Пожалуй, в профиль…»
Тибет-ей-ка
«Сцепные глиняные волки…»


ЯДЕРНАЯ ЗИМА — ЛЕТО ЯДЕРНОЕ. КОНСПЕКТ

«Грешневая крупа…»
«Гордись безумием своим…»
«Никакой птичьей стати…»
«От «переждать» до полустанка…»
«Кто не ищет войны?..»
«Взять под тонкий локоток…»
«Ты говоришь ей: от сердца к солнцу…»
«Блында моя, путник мой…»
«Этот год високос…»
«Ничего не значащее слово...»
«Иные стихи — молитва…»
«Назови три имени…»
«Кто тут проклятый поэт…»
«Конспектируй мирозданье…»
«Когда на западный манер я опоздаю на свиданье…»
«Одолжить кому страх?..»
«Ядерная зима, ядрёнее только лето…»
«Из пустоты, из тела голого…»
«Гори, горе, ясно…»
«Что в твоей горсти?..»
«Он доволен жизнью и собою…»
«Толчёный день — в движеньях толчея…»






ЧЕТЫРЕ АКРА




представьте себе забвение
не так себе — поэтическое
пустить что ли кубик по вене
с какой-нибудь дрянью химической
или в кислотном угаре
к пальме приникнуть как к гуру
и на пути к Кандагару
жизнь отчеканить другую

  наверх



Кровь пополам с голосом,
соль пополам с глазом…
Ели растут конусом,
небо проткнув разом.
Или — всё просто вымысел,
или — замысел прост:

играй, покуда не вынесли,
выложив в полный рост.
А про печаль не стоит:
не для неё слова, —
о ветре давай, простое,
вольное. Ну — давай!

            …За-
окает рот-овал
и матом меня накроет.

  наверх



борьба — бедовая игра
рука — бредовая карта
Адольф стал бы судьбой — если бы не смирение
химера! — стонут
мираж… — остывают
а глаз помещает в голову всего-то тонну
нервов — бетона и — конечно же — рожи
убей его — если увидишь

  наверх

Человеческий романс 

Ну — социальные поэты,
чего сидим, куда глядим,
какие разгрызём конфеты,
какой там бизнес-класс на Рим?

А синеглазый херувим
слагает мыльные памфлеты,
мечтает о спасенье света
и жжёт на свечки парафин.

Ну — шестопалые писаки,
какого чёрта вам сюжет?
От Костромы до Нагасаки
событья есть, сюжетов нет.

И сероокий херувим
мотает шерстяную пряжу
от Петербурга до Свияжа,
от Карфагена до Афин.

Ну — сочинитель мирозданья,
почём здесь вольная судьба?
С нас же, отчаянных, не станет
сменить правилу на раба.

Но быстроногий херувим
догонит. Он же не калека.
И незадачливого грека
затащит в промысловый Рим.

  наверх



Авантюристы, шантрапа —
на соль, на суть, не в тему
дурачат воздух, от пупа
разворошив в Эдеме
елейный вздор, смоловий чад,
юдольевый рябой ушат

прогнав по вене.
О ком сезон? О чём побег?
Ловить? — Сбежавший что-то пег,
оскулился на фейерверк,
на боль, на время.
Своя — чужая на войне,
как кость в собачьем беглом сне
о ране, о другой стране:
Марс при Луне,
Уран при шлеме.

  наверх

Баллада о Якове, Человеке Неба 

И никогда и навсегда — всё одинаково,
тылов не будет, открываем тыл:
сегодня в церкви… Отпевали в церкви Якова,
сегодня Якова
             и след простыл.

У неба сотни сыновей и девы-дочери —
белее снега, горячее строк.
Но вот сегодня небо… Небо обесточено,
сегодня по небу
             не хлещет ток.

От холодов и темноты не спутать двери бы —
тут вроде рай был, а, может, ад
и надпись, как бы, «Каждому по вере»,
как будто кто-то здесь
             не верить рад.

Добрался, кажется, присел да запечалился,
бежать хотел и (видел Бог) бежал
к запретному… Запреты за печатями —
не отличить
             гадюки от ужа.

Разворошил-таки и это змеелогово
по памяти — как в книгах, или так,
как осень ворошит снега еловые,
когда играют
             «Зенит—Спартак».

Но на таких высотах, прямо скажем, аховых,
божественных (ну, что греха таить?)
трибуны не встают при виде Якова,
скорее, Яков
             у трибун стоит,

у самого что ни на есть подножия,
как в тронном зале (помнишь Эрмитаж?),
и чтобы те, кто на трибунах… Чтобы ожили —
ты пару жизней
             своих отдашь.

Однако их всего одна, и та закончилась,
всё как обычно — слёзы, суета,
и батюшка читал сквозь ладан «Отче наш»,
пока до точки
             не дочитал.

О смерти помнить нас учили в древнем Риме,
memento more — и катись ко всем чертям,
а то, что после таковой не помнишь имени,
предупредить забыли римляне шутя.

И вот настал такой черёд: «Да кто там вякает?
Послушай, это не парламент, это рай,
тебя на божеской земле все звали Яковом,
а здесь ты сам
             прозванье выбирай,

да так, чтоб у других такого не было,
не инкубатор тут, а вас не сосчитать», —
так голосил Господь, Господь словами белыми
и был похож
             на чёрного шута.

И стыла вечность, вечность безымянная,
как будто кто-то, кто-то за спиной стоял
и сыпал, сыпал чёрными румянами
у белого, у белого у рта.

— Но не бывает так, скажи? — Бывает всякое!
Ни дать, ни взять, скажи? — Ни в бок, ни в зуб ногой!
И в утешение пока что ещё с Яковом
беседуют на чёртовом арго,

на человечьем языке, на птичьих трелях,
на львином рыке, на хвостах кобыл, —
и не прошло такой земной, земной недели,
как Яков имя
             своё забыл.

— Так как зовут тебя теперь, кусочек лакомый,
небесный баловень без тела, даже без
крыла? — Я выбрал: просто буду Яхве,
когда Господь
             спускается с небес.

И был такой переполох, сумбур заоблачный,
перемешались небо и земля,
и называли смельчака переворотчиком
и даже говорили слово бля.

Но делать нечего — порядки установлены:
Господь с небес, а Яхве — в небесах, —
и дело было под луной-луною новою,
под праздник с путаным названием Пейсах.

С тех пор все степи по весне алеют маками,
но кто-то помнит, разгребая взглядом снег,
о том, что Яхве был когда-то просто Яковом —
дитя земное,
             с неба человек.

  наверх



Ария стирает голос,
нам она — что ветру скорость,
акры или дымный конус
то из труб, то изо рта.
Окрик — расхотелось плакать —
лишнее. Плетёный лапоть,
игры и аккорд в две лапы —
юмореска-нагота.

Голыми в декабрьский поезд,
олухи, — такая помесь
лошади с жокеем. Помнишь —
отойдите от хвоста?
В новом, еще юном веке,
алом, словно пьяный лекарь,
ткут свои курорты греки
еле-еле, просто так.
P.S. Незачем наскальной песне
крыть прохожего не в такт,
обо мне спой — интересней.

  наверх

Емельный блюз 

Я люблю тебя, дурак,
я люблю тебя Емеля,
от окольного похмелья,
под сурдинку, просто так.

Я придумала любовь
от любви или от скуки, —
мне показывает кукиш,
полубесноватый бог.

Брюсов — огненная сущность
(я ссылаюсь на роман):
девки — бляди, девки — суки,
девки — штопаный карман,

во котором звон да мелочь,
щёлочь, щёлк и даже щастт’е,
мы прощаемся по части
нелирической заделы.

Мы прощаемся, поскольку
Бог — Гурам или гурман,
как бы ни было нам горько,
мы расходуем обман,

потому что счёт — неделя,
потому что сон — не в руку.
Я люблю тебя, Емеля,
аж-до-слёз,
             до луковых.

  наверх



Боль в ногах — шагайте в ногу,
о богах ни слова:
они были белы, наги
до больничной славы.
А теперь земные боги —
так, на полусонной,
утром стянутой бумаге, —
разжигают главы.

  наверх

ТЕРЦИИ 

Малые

Пересмешник ты мой запечаленный,
запечатанный в сон и соль
возвращенья, побега, отчаянья.

Перебежчик ты мой отравленный
кислородом чужих городов,
перетянутый ранними ранами.

Перекупщик ты мой отъявленный
негодяев, святых, спитых, —
сколько яблоко стоит от яблони?


большая

Сколько стаптывают мозоль? —
В три прихлопа? В один притоп?
Или сразу — ногой поддых?

  наверх



Л.Ю.

Слёзы, слёзы — всё вода,
всё бывает больно,
всё такая ерунда,
быль в пшеничном поле.
Всё былинки и враньё —
пыль на жаркий воздух.
Ты прощение моё
скинь ударом оземь.
А потом танцуй, танцуй
так, чтоб танец — потом,
чтобы вольно на плацу,
чтоб равнялись роты,
взвод, отряд и вся фигня
комуфляжно-жуткая;
даже так: прости меня,
как прощают шутку.

  наверх



у тебя для меня стих?
и не два? и не три? сонет?
или ты как другой дик
а меня как другой нет

завяжи мне — слови — слова —
на затылке — потуже — брось
горевать! вот она голова
вот она позвонковая ось —

до земли — до земли иной
(отчего ей не быть вообще?)
заземли-заземли Луной
или водкою — лишь бы чем

  наверх



Умираю я не на шутку —
от веселья, от зелья пряного,
от того, что от имени Яна
мир отчаливает, как утка
от озёрно-бережных пристаней,
от которых подать до берега,
и ворочаюсь я истово
от плеча мово лево-правого
и до Терека огнетерпкого,
до границы — совсем не белой:
мир как будто испытан репкою,
мышкой серой и милой Беллою.

  наверх



Наша взяла, если —
игра против правил, va-bank, и
колкие пальцы месят
околострунный панк.
Любо тебе плачется…
Аve тебе, артист!
Юродивым — место злачное,

красивым — дьявольский свист.
…У края земли тринадцатый,
неверный апостол пил
цикуту, любил адски
Еву и нас любил —
выблядков и изгоев,
избранников и блядей, —
чертовски хотел покоя,
учил танцевать на воде...

  наверх

Девятистрочник 

Глаза в дыму по-будничному едком,
балкон завален прошлым да вещами,
а через стенку бравая соседка
блюдёт диету: фрукты с овощами.
Но результата ей не обещали,
не обещали молодость прыщавую
и прыткости воинственной нимфетки
                   в глазах с печалью
                                       не обещали ей.

  наверх

Немного об астрологии 

Сглотнула стыд, пошла, пошла,
почти что побежала —
или два ангела крыла?
Нет, скорпионье жало!

И ну — давай себе кричать
(кричала, как визжала):
«Ликуй-ка, ангел мой, с плеча —
нет скорпиона жала!»

  наверх



Ни к чему — о высокой поэзии,
ничего — о пустых берегах:
драчуны под заборами хезают
и скрываются в точных бегах
от трижды проверенных выпадов,
от неба и от земли, —
ступай, вненебесный выродок,
орешек земной коли.

  наверх


ТАГАНСКОЕ ТАНГО




Отравленный грустью нытик
до ниток, до нитки спущенный
в убийственно-беглом Питере —
бандитской такой отдушине.
Приятного вам эпитета
на незапиваемом ужине:
изжалит домашнего битника
диковинка — шприц с дюжину.
Тринадцатый чёрт душится,
целует-тискает пидора
и тушью глаза лужные
сечёт матерковым титром.

  наверх



Нечего
            читать
                        музыку —
грамота
            для
                        вольников,
с тыльной стороны узники
учат воровать школьников.
Учат выходить допоздна,
петь блатняк резной клятвою,
шизо-городские оползни
милость раздают кляпами.

Солнышком качель ржавая
сверху вниз, от неба к осени.
Если не успел — жаль его,
в жилах завизжат просини.
Ну его — гони струнами,
пусть его бежит струшенно.
Вымощен
            проспект
                        урнами —
тайниками
            с глухим
                        оружием.

  наверх



В.Т.

Вот болезнь: сплошные сопли,
сипли, нестроения.
Ты послушай Дженис Жоплин —
задницу творения.
Вот Москва: почти что Штаты,
только слишком русские,
здесь грузины виновато
девок наших лузгают.
Вот весна: такая сука,
ветром нас облапила.
Выпей, детка, ради скуки
Сок лимонный. Ладно ли?

  наверх

Дворовый Интернационал 

От ворот поворот, не заглядывай в рот.
Тоже мне, что за чушь — заглядение?
Во дворе барабанит араб-патриот:
и по крышам с гранатою тень его.

Теневая черта — меловой горизонт
позабыл распустить косы-волосы
темнокожей невесте, что голосом жжёт
полюса на приплюснутом глобусе.

По дешёвке джинса, за щекой саксофон
дует свой баргузин затейливый —
горемыка-грузин выпроваживал вон
белокудрую дрянь из постелины.

  наверх



Д.З.

Восемь классов, наркота
и пивная пинта,
заливают неспроста
бензобаки спиртом.
И притом с тобой герла —
не дурнее… Не шала…
В общем, месяц провела,
love — и карта бита.
Переулочный авто
человек ведёт в пальто,
будто знаменитый.
Просчитались! Просекли!
…И макушки бриты.

  наверх

Сплетенная 

— ну
            — слышу-слышу
— говори тише
            — у него мыши
— у неё вишни
            — тренируй мышцы
— у кота блохи
            — вши у Лёхи
— не дыши

— пугало
            головой дрыгало
— рукавом дёргало
            — вместо глаз дыры
— вместо рук дрели
            взвинченно пестрели
— на губах у Шуры-дуры
            дождь от акварели

слухи-слухи канитель

— забегай ко мне в постель
с ночи на день ночью день
я не Надин я не Ладин
на своём таком прикладе
в новом стыренном прикиде
при параде при отраде
местной масти гордым гидом
морда в розовой помаде

  наверх

Подпольное счастье 

Н.С.

Ну, хорош там в подполье шастать,
перепрыгивать по кривой…
Захвати сигарет и счастья —
на двоих или для одного.

Путь прямее, чем взгляд, окажется
(отчуждение, смурь — не в счёт):
лифты будут всегда загажены.
И затёрты моим плащом.

А любовники будут жаться
к этажам (этажи — к полам):
— Не забудь сигареты с счастьем —
                        пополам.

  наверх



Платье увито нитями,
этот проулок — мнительный.
Слово с предохранителя
снимаю: лихва, весель.
Как там вам, небожители,
ловите нарушителей?
Ловите. А здесь душители
танец везут в Марсель.
Шаг — убирай глушители.
Выстрел — Таганка, сбитая
звуком. Кого обидели
танго и карусель?

  наверх

Борис и Ольга 

От добра до добра — ничуть:
ни черта, ни черты, ни йоты.
Он прощает. Она: «Прощусь
до субботы».

От звезды до звезды — сполна
(с полуслова, с пол шага польки):
букву точит спина-стена,
где Борис плюс Ольга,

венценосные главари,
побеждают подъезды мелом
до внеклассной такой зари,
после школьной такущей смены

и крушат подчистяк дома,
полируя телами крыши, —
их, таких, будто тьма и тьма,
а по правде — пара на тыщу.

А по кривде — всегда уют:
костыли, зубовья на полке…
Если Борьку к субботе убьют,
будет плакать Олька.

  наверх



На загривке Москвы — ещё бы —
крутолобые, круче некуда,
красногубые эти щёголи
носят свой человечий хвост,
не павлиновый — павильоновый,
в полный рост — в глубину каньона, —
негодуют о том, что век удал...
Удался, как последний лот.

  наверх



Гололедица-шалава:
от подъездного фрилава
Борька, Витька (даже Слава)
поскользнулись невпопад.
Я же не ору о главном,
нежно волочу о камни
голову. А после кану
под сурдинку в летний град.

  наверх



Неужели — потому что горько
и зашкаливает по штормам —
калымажить нам в небе, Колька,
о земле не картавить нам?
Ловко это, когда под бредни
аферистов, ворюг, чертей
you and others — такой вертеп,

как не снилось Дали и Леде.
У меня нет ответов, слов,
настоятельных откровений:
царь — палач для иных голов,
ёбарь — профи пустить по вене
винт, ваниль, спермотоксикоз
и такую бодягу двинуть,
что в зрачках ни черта не видно.
У меня для тебя — вопрос…

  наверх



Москва. Такой-сякой февраль.
А ты — черноволосый враль —
кричишь, что любишь мяч и матчи.
Судья — неуслуживший шут;
игрок не досчитал минут;
момент, опасный, словно кнут
у мачо.

Ю.М. А дальше знаешь сам:
зевай и заводи гарем,
войска и даже джазобанду.
А здесь —
                   штрафная полоса,
как раз —
                   на городской горе.
Учти и различай в траве
                   лаванду.

  наверх

МАЛОЛЕТКА И ХУЛИГАН (шанс-сон) 

1-й куплет

Не подкатывай ко мне, пустоголовый:
я люблю Москву и хулиганов.
Что ты можешь сказать мне, клоун?
Что тебе без меня погано?
Я не верю — поплачь в жилетку
однокласснице или маме,
мол, тебя на раза малолетка
отправляет проспаться в пижаме.


Припев:

Я люблю хулиганов московских
и бандитов в других городах —
у разбитых пивных киосков
на понтах.


2-й куплет

У меня был дружбан Олежка
с длинным шрамом по всей спине,
но попутал Олежку леший —
он стал правильным по весне.
Он работает слишком честно
и завёл пятерых детей,
а жена ему месит тесто:
ну — работай, Олег, потей!


Припев:

Я люблю хулиганов московских
и бандитов в других городах —
у разбитых пивных киосков
на понтах.


3-й куплет

Да не плачь ты, пригожий мальчик,
разучи вечерком шансон;
стань сапёром, садистом, macho, —
выбирай по себе фасон.
А я, склочная малолетка,
подпою тебе пару строк.
И каким-нибудь пьяным летом
тебе сбавят паршивый срок.


Припев:

Я люблю хулиганов московских
и бандитов в других городах —
у разбитых пивных киосков
на понтах.

  наверх


НЕБА ПОЛИГОН




карточка почтовая
девочка портовая
эй вы нелюбезные заряжай по порту
корабли — на крейсерской
бомбардир — на мессерском
якорем за облако —
Божию аорту

карточка почтовая
анаша понтовая
эй черти пробелами по лесоповальной
пилорама — в пыли вся
полмечты не сбылось а
что там в нашем облике
сроду не бывало

карточка почтовая
написать готова я
нужно ли затейливо буквы оторочить
я строчу — прилежная —
слово центробежное
дуловые сполохи
на долях височных

  наверх

НЕБОМОР: МОРСКАЯ БАЛЛАДА 

1.

Зацелованный цингою
мыло-в-темечко-моряк,
как нам быть с судьбой такою
из доверия и драк?

Как на палубе с причмоком,
не опричник и не бог,
боцман плачет — шея боком —
мол, хотел он, мол, не смог,

и по доброте душевной
прям в каюте душевой
звал матроса милой шельмой,
звал по имени его.

Якорь кинуть, раком ставить —
всё равно понятен курс:
впереди такие дали,
что не ДАЙ Бог дунуть в ус.

2.

Что нам делать, юнга, мальчик,
с этой смертью среди вод,
между делом и удачей,
среди боцманских блевот?

Что до шторма, то он тоже,
может быть, дурак, живой;
и уводят нас святоши —
руки-за-спину-конвой —

и заводят нас святые
под такие паруса...
Нам, поскольку молодые,
проще пальцы обоссать.

Компас стрелкою лукавит,
будто вправду в доску свой,
и корма — коса-на-камень,
айсберг вечности кривой.

3.

Отсудите капитану
гужевые облака:
я оплакивать не стану,
я на слёзы не легка...

Но когда штурмуют небо
мачты — ангелов мечи —
где-мне-спрятаться-мне-где-бы?
Только, Небо, не молчи!

Помнишь? Берег (ты сказал мне) —
моё царство, горе-трон
в центре водосточной залы,
с сольным запахом ветров...

Между небом и портами,
братским криком маяка
остуди Ты капитану
огневые облака.

  наверх



Разнестись по датам:
слева направо,
по дням недели, —
этого ли хотели
между собою равные
традиционно датые

мистикою погожею?
Хрясь — перехлёст,
выпад — стойка,
и передумано столько,
что впору бы хвост
                        скукоженный.

Многозначительных пауз
            в их диалогах
                        до этой страсти:
— Вот оно, доктор, здас’те…
— Осталось недолго,
            доктор Фауст…
— Кричите небольно,
            доктор Фаулз,
старейте негромко.
            ¡Вasta!

  наверх

К слову о «люциферовом начале» 

Н.К.

Ломота, языковая дремота
подковою с копыта до ворот.
Кто видел те бессчётные ворота?
Кто крал у Бога — брал у Чёрта в рот.

И зимнею простуженною глоткой
орал на листьях Бодхи носоглот
о водке, о свободе, о колодках,
о том, что Людка больше не даёт.

Но что ему? Наверняка, поверят,
его словам поверят — до и от,
у пивняка поверят, у карьера,
и счистят с языка дурной налёт.

Я не настаиваю в кадках листья Бодхи,
кто делал это — кажется, урод.
Кто видел Чёрта — ведает о Боге.
И верно то, что есть наоборот.

  наверх



А.Г.

В Горе-городе полы неровные,
перекрученные этажи:
по стандартам и на условные
единицы пыта... прожи...
Между-между мишенью пульною,
между-между прицельным тылом —
просто воздух — пчелино-ульевый:
не медовый, а жаль, — мотыльный.

  наверх



Отступники-заступники,
привратники-развратники,
какая это студия,
какая звукозапись?
Не выждать пауз ступором,
не выжать нить из латанных
вещей. С какой же дури здесь
минор — арена слабости?!

  наверх



Подкова на счастие, подкова на беду, —
придумают же, люди, такую ерунду,
придумают и сгинут,
как не было и нет,
как вечный сон Калигулы
о краденом коне,
которому ни в зубы,
ни в зуб ногой не дать…
Подкова в бабьей ступе —
какая ерунда.

  наверх



— Погадай на картах Таро —
старых, что твоя гитара,
нагадай бомбейский бубен —
будь он ладен и загублен.
— В картах Таро нету бубей,
нету правды и судьбы,
карты Таро — для Тартара,
где могилы и гробы.

— Ну, тогда гадай на гуще —
лучше кофе, чем скуфья,
я в накидочке от Gucci
и без Gucci тоже я,
становлюсь от кофе гульче
(то ли голубь, то ли гул),
даже дуче крепко учит:
нет прощенья за прогул.
— Я отказывать не стану, —
правда, в кофе толку нет, —
станешь ты в Узбекистане
строить в небо минарет —
не минорный для мажоров,
не мажорный для обжор, —
нет на свете минаретей
Минарета верных жён:
паранджа за паранджёй,
будут жёны господина ждать, а он вооружён
Самаркандом, Бухарою,
автогеном и авто,
станет он за жён горою,
ловеласной и литой…

— Предсказания не сладки
и вообще не для меня.
Собирай свои манатки,
загадальна болтовня!
И шуруй-ка до Тартара,
и шагай в Узбекистан,
где татарин карту Таро
прилепил к пустым устам.
Прогоняю тебя лаской,
выставляю за кордон,
на границе красной краской
кто-то выписал: Гондон!
На заборе бурой ржавью
буквы рыжие горят:
Нет державнее державы,
чем держава шовинят!

Нет реальности реальней,
что страннее — то страна.
Я гадаю на игральных,
в их игре убеждена.

  наверх

Back to our honey-fucking future 


Когда-нибудь мы станем старомодными
поэтами, землянами, людьми,
загрохает работами ремонтными
вселенная — семиголовый мир;
и скрутит нам дурные наши головы
механик или просто оторвёт,
на звёзды пустит самые сверхновые,
использует как гонг или гавот;
и станут спорить новые философы
о том, мол, что да как да как да что,
а то, что наши мысли рвутся в воздухе,
запишут в двадцатипудовый том.

Когда-нибудь мы станем слишком славными
от славы, от движения вперёд,
и Каин зацелует брата Авеля
не так, как впредь, не мокро, а рот в рот;
проломятся колени поколения —
по вере, по молитве, по любви,
он будет петь, певец, до околения,
и скажет вверх: «Послушай, отзови!»;
Он отзовётся голосом и ливнями,
оставит жить до срока, до поры,
он станет, музыкант, дворовым Плинием,
поскольку пел всё больше про дворы.

— Нам не до нас, — сказал Себе и вычеркнул, —
                   внизу они,
                                       такие же, как мы,
бросают кость, играют так же вычурно
                   на нас и на
                                       семиголовый мир.

  наверх



Неправильные стихи?
А какие правильные?
Те, что рифмуются со словом, понятно каким,
только потому, что автора на второй строке какие-то гады ограбили?
И вправду —
                   неправильные стихи.

  наверх

Э-ка-вот! 

холодом от меня
вольная отсебятина
туго колок струня
на причестном Арбате
под принародный «ах»
в ношеных плотных платьях
на подкоси-ногах
пела дрянная братия
пела то вкось то ввысь
то запивая нате вам
водкой а ты зовись
сам по такой-то матери


холодом от меня
вольная отсебятина
сам на себя пеняй
что в голове вмятина
не по размеру рот
цвет по лицу пятнами
и этажей в пролёте
с первого да по пятый

холодом от меня
вольная отсебятина
будто гудит броня
ятями
                   ятями

  наверх



череда-череда-очередь —
за тобою — за мною — длинная —
не моей — не твоею дочерью —
не твоим — не моим сыном —
не кобылья — не кобелиная —
сучья очередь — сучьим росчерком —
затвердевшая пыльной глиною —
голубым-мелевым озерком —
крылья-пёрышки — да заспинные —
залопаточные перелётчики —
заформуют в книги красивые
кожесдёрщики-переплётчики
слово в слово — как ветры зимние
загребают сугробы в лодочки —
заграбастают меня в одочки —
нерифмованные противные —
я пою и пылю в форточку —
липа-ложь — стихоплётка дивная —
наливай-наливай водочки —
а не то запахнёт тиною

  наверх



россыпью слов и славы
Дягилевской отравой
Боже какие нравы
что же вы даже правы
в этом фриво-фрилаве
льётся сечётся Ave
Аве Маринка Аве
Аве Иринка Аве
«Аве» врубает Авель
а раздразнился дабы
пел-заносил кобель

  наверх



                       М.Б.

Публике —
                   давай музыку,
публика
                   всегда права.
Под софитами: Борзыкин —
                    «Телевизор», голова.

Жизнь.
                   Долой экранизации!
Жизнь.
                   Даёшь народу правду!
Каково проехать зайцами
из Москвы до Петрограда

на собаках —
                   в пользу времени,
самолётом —
                   в пользу нищих?
Каждый сеет своё семя
там, где имени не ищет.

А найдёт — найдётся публика
без царя, без головы:
ей бы пряники,
ей бы бублики,
                   увы.

  наверх

Эховод 

(1)

даром что герой обмундирован
скакуном бальзамом от ранений
всё равно он будет победитель

даже если голый в час неровен
даже если мёртвый от гниенья
даже если крикнули: ведите!

(2)

даром что любовник прокажённый
перекошен инвалид по детству
всё равно он будет звать губами

даже если губы искушёны
даже если губы шиты треском
даже если губы для забавы

(3)

даром что герой-любовник в пьесе
в жизни смерти в сером цвете ила
всё равно он будет в эпилоге

даже если здесь ему не место
даже если здесь ему простили
даже если здесь ему неплохо

(4)

даром что герой любить умеет
юношей и девушек отважных
всё равно его тревожит подвиг

даже если сам герой Емеля
даже если сам герой Емеля
                   даже если сам герой Емеля

даже если он уснул на пляже
                   даже если он уснул на пляже
                                       даже если он уснул на пляже

даже если умер по дороге
                   даже если умер по дороге
                                       даже если умер по дороге

  наверх



Моему отцу В.И.Ю.


Я умру — и меня похоронят
в тёмно-синем хрустальном гробу...
Друг мой, брат мой (который — неровня),
едет танком в тяжёлый Кабул.

— Не умрёшь, — мне гортанят едва ли, —
полумесяц ведь... Это же ночь...
— Мне на камнях год с лишним гадали,
нагадали мне в спину заточ...

— Что ты в самой неспешной неделе
зауладил про смерть и про Аф-
ганистан, кто на самом же деле
в этой увязи может быть прав?

— Нагадали ещё или больше,
и не помню, поскольку был пьян,
потому что цы(г)анистой ночью
не нашёл я на счастье рубля.
Нагадали гадалки с похмелья,
загадали, как пить, до хрена:
мол, дождётся с войнушки жена,
ничего от тебя не имея.
И я еду, как с привязи пёс,
как сорвавшаяся кобелина:
здравствуй — это такой же вопрос,
как ответы на след цеппелина.

— В небо, в небо, дружочек, шуруй,
Я — не оползень — поползновение
напустить пару в эту жару,
пропустить пару фляжек по вене.

— Не гадали мне, это брехня!
Это эти тяжёлые камни
с гор, как взмученная броня,
как под утро заветный амэн.

— И — аминь, — в таком случае, — блажь,
ты же знаешь: в полнеба — вечер, —
и такой, что до сердца аж,
аж до джокера вы(к)рыть нечем.

— Не играем мы тут, божок,
ни с тобою, ни даже с летом.
Я вот вроде бы жизнь прожёг
и не выложился валетом.
И не выжил, такая дрянь,
я вернулся, бинтом алея,
пыльной шмалью глаза куря —
не за так, ничего не имея,
по усталости, по устам,
оскотинившись, оскоблившись:
там я знаю, я знаю там —
про слова и словами — лишнее.

— Ну а как же про тёмну ночь,
про свистящие пули над ухом?

— Мне спина этой ночью заточ...
И заточка — палёным пухом.

— А жена, от которой — ах?..

— А жара, для которой — ой ли?..

В тёмно-синих хрустальных гробах
плыли братья—мои—по—Воле.

  наверх

Сентябрь 2004 г. 

Кого ещё отправят на заклание?
Кому ещё по вере надлежит
стоять навытяжку в Москве, стоять в Беслане —
пятою в землю, сердцем на ножи?

А детство ножички кидать учило метко:
земля твоя, земля моя, — и весь сыр-бор.
Чего ж теперь стоишь, рыдающая детка,
Россия-мать, Россия-сын, Россия-Бог?

И в облачении монашеском и тёмном
с тяжёлым гребнем в светлых волосах
идёт, родная, через мост через понтонный —
пятою в доски, сердцем в небеса.

  наверх


СЦЕПНЫЕ ГЛИНЯННЫЕ ВОЛКИ

Трафарет 

А.П.


Век не короток и не долог:
оторви или выкинь вон;
звездочёт—астроном—астролог —
не развитие — марафон.
И печалит, печалит веки
ходовое различье трасс:
здесь картограф намажет греки,
тут мазюкают пидарас.
Полно, детка, отлично, детка,
утро вечером, днём — зима;
что от улицы в лёгких терпко —
это лёгочный талисман.
Это ладно, почти пустое —
разговоры, расклады, раз,
два, на третье дадут густое,
соки-воды, табак и квас.
Не ларёчное, не пивное
настроение; не с руки
городошная паранойя
ветер делит на ветерки.
Ветерок — веерок балетный,
ветер-веер, ветра-снега;
нет привета — ищи ответы, —
что вопросы простым богам?
Ты не Бог? Не божок? Не Ницше?
Нет? И правильно: так вольней.
Полуголый вокзальный нищий
бродит Бахусом по весне.

  наверх



— Я слышал вопль:
он простонал утешно,
мол, здесь зима
и пить здесь — не позор.
Тогда был ноль
мороза, а я — блядун и грешник —
я шлюх снимал!
И нёс гостиный вздор.

  наверх



ни чем бы нибудь а глиною
в усмешку тебе бы щёк
лень бы тебе павлинную
пальцем тебе бы щёлк
куда мне да белым кречетом
куда тебе ой-Алтай

давай-ка за мелким вычетом
дыры свои латай

  наверх



«Переводи», — сказал мне Кай,
когда казах вне тамбура
валял сначала дурака,
потом играл сомнамбулу.
…А будто степь или курган,
кумыс и курт засоленный, —
принёс на вечный балаган
казах с сухой мозолею.
Пора лететь пора лететь —
кругом да степь Чингизова,
курлы — и грозная мечеть,
курлы — и поступь ризная.

  наверх



                       Ал.Я.

Что нам Кай? — Отмороженный отпрыск.
Что там Герда? — Плохой следопыт.
Королевской ледышкой — обыск.
И услужлива твёрдость копыт.

Но олени трубят на прохожих,
лес-охотник обмяк под погоней.
Здесь прошли королевские кони —
скаковые пейзажи из кожи.

  наверх



степь да степь — постой
ни берёз ни волн
здесь казак простой
хоронился в склон

прятался от цельсия
от минусового
забирай процессия
казака степного

и сказал казак —
не попомни мя
не ходи с туза
и не жри коня

а жене скажи
что я степь купил
и ея мужи
нынче на цепи

  наверх



К.И.


Утерев щеку на мороз-морозе,
                   лёгко ли
                                       со слезой в глазу?

Ни измором тебя, ни извозом,
                   ни уловками,
                                       и не взять в Гурзуф.


Не в руках коса,
                   смертоносный яд,
                                       а у темень-темечка.

Что ли в прятки играть, закрывать глаза,
                   что ли в сердце снаряд —
                                       яблочно-евочный?


Хороша звезда —
                   светит, так и знай,
                                       правильно:

вдарить по задам,
                   утопить тормоза
                                       в гравии.


А под гравием — путь,
                   на пути — табличка
                                       сказочна:

прямо — просто блудь,
                   справа — личики,
                                       слева — глазочки.


Но назад пойдёшь…
                   Лучше не ходи —
                                       то же самое:

тормозов нудёж,
                   старый свет звезды,
                                       прятки бравые, пятки в гравии.


Утерев щеку на мороз-морозе,
                   лёгко ли
                                       со слезой в глазу?

Что стоишь, краса, голова вопросом,
                   охаешь
                                       сверху донизу?

  наверх



А.П.


снежный пояс под ложечкой градус
сколько пятниц за жизнь наварил
говори что за путником радость
не кикиморы-нетопыри
и не рай пресловуто-дорожный
потому что дорога в снегу
или в солнце и лица и рожи
лыбу тянут тебе на бегу
говори а молчание скроет
смысловую метель и слова
можно ход обозначить игрою
Guten Tag или — может — sa va

  наверх

Л’амурная поэма 

...думала — любовь,
а ты сунул да вынул
Из Умки

Пригласил на белобал —
пригласил и наебал,
балобольно обнимал,
                   баловал.

…И поверила — а вот:
повело наоборот
обернулся обормот —
                   вот-те рот:

губы голые на лоб
(видно раньше был циклоп) —
я от смеха чуть не лоп...
                   Остолоп!..

Дальше — больше: про любовь
догонял не в глаз, а в бровь, —
от гостиничных клопов
                   нездоров.

…Платья в ленты изорвал,
блядуницей называл:
я подумала — завал,
                   карнавал!

Привокзальный караул!..
Я уехала в аул:
там джигит на «смелий мул» —
                   саксаул.

Пили колу и кумыс,
мыли руки, мяли мысль
да намылились на мыс,
                   в Дагомыс.

Там ни мыса, ни морей —
только лук растёт порей.
— Увози, — го-рю, — скорей,
                   скарабей!

Да джигит мой… Чёрный ус
                   оборвал:
вижу-вижу и боюсь —
                   наебал.

Отлетела борода
                   за версту,
но попала не туда —
                   в Элисту.

В Элисте листал бумажки
                   поэт:
что кому, а ёму — Машка
                   минет.

Только в самый хуесосный
                   момент
борода вонзилась — SOS! —
                   в табурет.

И взорал поэт изящным
                   матом:
— …Это ты во всём, раззяшка,
                   виновата.

Нет любви! — А в горле ком, —
                   берегись…
Уезжаю далеко,
                   в Дагомыс.

…Долго-коротко крутили
                   рельсы —
мы с поэтом, тили-тили,
                   встретились.

Он писал в сухих кюветах
                   стихи,
шепотал, мол, он поэт
                   от сохи;

не Толстой, не Достоевский —
                   другой:
в поэтическом и тесном
                   трико.

А про бороду — ни-ни
                   и молчок:
— Ты не спрашивай менi
                   ни о чём.

Крепко-накрепко прошили
                   года —
растрепалась от души
                   борода, —

и раскрылся саговидный
                   секрет
про Марию, про обидный
                   табурет.

Прискакал на белой кляче
                   джигит
и пустынно по-орлячьи
                   го-рит:

— О, Алла-а-а, о, Аралья
                   вода!
Вот нашлась моя, — орал, —
                   борода,

без неё мне был на родине
                   позор, —
был джигит переполненно
                   зол.

Возопил:
— Во всём виновна она —
не невеста, не сестра, не жена.

Тут поэт, не досчитавши
                   до ста:
«Прибыл скорым тчк
                   Элиста».

…Я вернулась домой.
                   Дома
было дымно, зимой —
                   тёмно.

— И чего тебе такого
                   мало? —
Вопрошала полвторого
                   мама.

Я ответила сердито:
                   — Мамаша,
это дело, погодите,
                   не Ваше.

И ушла я на века
                   в белобал —
там, где ты меня слегка
                   наебал.

  наверх



Эрос и Танатос —
который победил?
Надо, ребя, надо!
До меня водил
Мишка или Славик —
чёрный али нёт?

…Королева злая
писает в пролёт…

  наверх



Ирине Данилевской


Меня — анфас? Пожалуй, в профиль, —
испишет простофиля-Бог,
Ван Гог затянет стылый грог —
сварил без специи, мудофель.

…Корица, Азия, шафран,
жара, как будто бы до жиру
беситься дряблому инжиру,
хорош и ходок караван, —

не по-верблюжьи горбовитый —
двух хватит, чтобы превозмочь
пески, на горизонт завитые,
пески, которым очень-оч…

И очень хочется под бурею
песочной дать под паруса.
Полощет зубки фура-фурия,
девица — острая коса.

Пришла? О чём нам разговаривать?
Пришла — и выпила сполна.
А с голодухи жжёт слюна
бродяжичьим животным варевом,

глинтвейном, пуншем, — грог остыл,
холодный — так, соплёю зимнею:
втянуть — от щёкота пустынь
и вытянуть щекой пустынною.

  наверх

Тибет-ей-ка 

Ох уж эти мне пилигримы,
путешественники от балды:
путешествие неоспоримо —
мне долдонят туды-сюды.
Я не верю — на камнях Рима,
я не верю — в степях Орды, —
пилигримы проходят мимо,
путешественники горды.

…Далеко — не отсюда даже,
даже так — далеко — и всё,
будто это пропито джазом,
будто это пропето в сон,
дышит самый бродячий в мире,
в государстве, в своей стране,
среди вышколенных пилигримов,
путешественников в ремне,
не ходок, не трудяга милый
(весь в пыли и своём говне),
строит рожи и корчит мины
и не думает обо мне,
обо мне, обомнебонебе,
дышит раз в прошлогодний час…
— Да смотрите скорее, ребя! —
Он играет на пальцах джаз.

Я поверю скорее миму —
у него между глаз кадык:
пилигримы проходят мимо,
путешественники горды.

  наверх



Сцепные глиняные волки
мне, плотоядной, не верны…
В горшках хранили балаболки-
богини пряжевые сны
и уверяли, руки в боки,
молясь на нить или за ны,
мол, виноваты в сроках боги —
отцы Селены и Луны.

  наверх


ЯДЕРНАЯ ЗИМА — ЛЕТО ЯДЕРНОЕ. КОНСПЕКТ


ядерная зима
мельница на плаву
сладкая липкая тьма
эффектную пишет главу

на той стороне тепла
на той беспредельности мглы
дуют шары из стекла
стачивают углы


Анастасия Романова





Грешневая крупа…
Грешная моя поступь
в зеркальце у попа,
в зоркости у японца.

Что в Поднебесной дым
дому сродни, елею
по хуй отцам седым —
в святости не белеют,

в сытости не блюют.
Что — на изжогу ропщешь?
Дай мне ладонь свою,
нам на двоих общую,

на четверых (Беда!),
на пятерых (Победа!)…
В голоде нет вреда,
если едок вредный:

врёт, полуспит, убил
в юности негритянку,
в зрелости мать лупил,
старость провёл в танке.

Дай мне печаль свою
(связана плоть костью) —
кто не погиб в бою,
вязкой земли горстью

просто присыпан. Так
ткутся судьбы полотна.
Каждый на жизнь мастак —
полную и потную.

По трудовой стене,
по кирпичу краденному
лезешь? (рука в говне)
Было б чего ради.

Грешневою крупой,
вздутой грибом ядерным,
будешь ли сыт? Так пой,
лоб со семью пядями

дара, желёз, волос,
в голосе и не в голосе.
Кто там поёт всерьёз
про чёрно-белые полосы?

Я это, я пою
и заполняю место.
Дай пустоту свою —
я отмолю честно.

  наверх



Гордись безумием своим,
                   пока на самом деле ты не сошёл с ума,
пока от века к веку нет доказательств нормы,
и на Ольхоне-острове старый дурной шаман
гонит судьбу и крейсер к случаю и низовью.

  наверх



Никакой птичьей стати —
только нос, точно клюв,
и глаза виноватей,
когда в землю уткнув
всю башку перьевую,
крылий остов руки,
я тебя уцелую
через русло реки,
через магму земную,
через ядерный взрыв...

Я потом зазимую,
плечи пухом прикрыв.

  наверх



От «переждать» до полустанка
такая временная ткань,
что даже скатерть-самобранка
не станет градусом глотка
лечить судьбу в её начале,
лечить судьбу в её конце...
Какие черти раскачали
                   качелей маятную цепь?

  наверх



Н.К. и К.И.


Кто не ищет войны?
Кто не плакал по миру?
В поселковом ОВИРе
все границы равны:
территория-север,
территория-юг...
На подкованных землях
кони волю куют.

  наверх



— Взять под тонкий ло-ко-ток,
завести в-под-за-ку-ток,
подкрутить’те за-ви-ток,
перейти на ше-по-ток...

— Что-то шибкий ты, браток,
прошиби тебя поток…
Не хватайся за кресток!
Перепутал с ямой сток?
С Белой Церковью — Моздок?
Полезай впередок
бэтээрно-башенный.
…Видишь слева локоток? —
Твой напарник-солдаток.
…Видишь справа закуток? —
Чуешь дом ненашенный?
…Видишь прямо завиток
проволоки крашенной,
а по ней визглявый ток
необезопашенный?

Что — не страшно’те, браток?
А по мне так страшенно!

  наверх



С.Т.


Ты говоришь ей: от сердца к солнцу,
мол, так происходит Бог,
так от любви до любви несётся
снежный единорог;

так не молчат, но поют о струнах
медные бедняки, —
                   и в доказательство самый юный
                   лижет пшено с руки.


Ты, говоришь, не ручной, не близкий,
мол, ближе по морю вплавь,
ближе от Ангела к василискам
путать шальную явь;

ближе Восток, если знаешь цену
времени и ремню, —
                   и в подтверждение воин серый
                   сбрасывает броню.


Ты говорил, а она кивала,
ясен, мол, твой расклад, —
ясен, как цвет пресловуто-алый,
сахарный мармелад;

только яснее день японца —
слаженный ритуал.
                   Ты говорил от сердца к солнцу
                   и на восток кивал.

  наверх



Блында моя, путник мой,
вёрстами, вёрстами
летом, осенью, зимой
вестами, остами, —
подмени меня в краю
том, где нету волчьего
воя: я не покорю
дома отчего.

  наверх



Этот год високос:
катит поезд под откос,
а попутчик мой раскос,
ест лимон и абрикос
(вряд ли, он америкос),
рассуждает про коз
(явный спермотоксикоз),
за поездку зарос,
обнаружился хвост...
Направление — Ост:
покидаю свой пост.

Катит год под откос —
этот поезд високос.

  наверх



Ничего не значащее слово...
Сколько их — таких случайных слов?
Этот преданный, а та готовая,
эта предана, и тот готов...

Разговора режущая нитка,
уговора связанная нить,
а вино — покамест оно питкое —
можно смело из бутыли пить.

  наверх



Иные стихи — молитва:
послушай, Господь, услышь…
И Бог с высоты монолитной
врачует, тоскуя лишь
о том, как фанатик честен,
о том, что поэт хорош
и дьявольское блаженство
не ставит совсем ни в грош.

Иные стихи — больница,
клинический случай, блажь.
Такими по вене вмажь —
пожалуй, и чёрт приснится,
тоскующий о делах
божественных, ангелиных
и
                   с высоты муэдзина
рыдающий: о, Аллах!

Иные стихи
                   поэтовы —
с—кости—не—содрать—мясцо;
и в общем-то феолетово,
ЧЬЁ в них горит лицо,
Богово или чёртово,
огнём горит или светом:
греми, Бог, чертовскими счётами
и не
                   отдавай их
                                       поэтам!

  наверх



«Назови три имени,
угадай три города», —
так играли римляне,
кутаясь от холода
в туники пурпурные,
в мраморные плиты.

А над Римом фурии
были в небо вбиты.

  наверх



Кто тут проклятый поэт
с петлею на шее?
Жизнь была, а смерти нет
на игле кощеевой.

Кто накликает судьбу:
двадцать семь и — точка?
Уведи меня, рабу, —
я чужая Дочка.

  наверх



Конспектируй мирозданье,
                   дочь Творца, творенья Сын.
Мастер, Малер, Маргарита, —
                   кто кого о чём просил? —

Дон Кихот и донна Анна,
                   добрый доктор Дебюсси,
от Дидро до Айболита, —
                   всех их, Господи, спаси.

  наверх



Когда на западный манер я опоздаю на свиданье,
придумаю такой предлог, что уважительным сочтётся,
и мне поверят — вот’те крест — подумаешь, ну, опоздала,
мол, хорошо ещё пришла, у всех людей болеют тёти,
и даже дяди далеки от расписного совершенства, —

я не подам ему руки, в которой смята пачка West’а.

  наверх



— Одолжить кому страх?
Кого сжечь на кострах?
А кому развеять прах
прямо на восьми ветрах?

— Нет, спасибо, уволь,
не нужна чужая боль.

  наверх



Т.Р.


Ядерная зима, ядрёнее только лето,
летом пройдут дожди — грибные от солнца, с радугой.
Кого внедорожный вектор
лесами не выводил из Владивостока к Ладоге,
от Ладоги к Ангаре?..
Не пой о байкальской каторге:
миллениум на дворе.

  наверх



Из пустоты, из тела голого,
из глины, голубой на ощупь,
из заговора в тверди олова,
из времени, из сна и ночи
слагает такт свой менестрелевый
седой певун, судьбы создатель.

А мы с тобой пойдём на стрельбище —
проставим даты.

  наверх



Гарри, гарри — ясный!
Жизнь твоя опасна…
Анастасия Романова


Гори, горе, ясно,
подолью в огонь масло,
подложу в костёр дровишки.
Кто здесь, горе, третий лишний?

  наверх



Что в твоей горсти?
Какого мерина?!. —
Наследил тут чёрт лукавый, нашерстил.
Кто в кого, а я чертяке верила
с бисером в разборчивой горсти.

  наверх



Он доволен жизнью и собою,
крутит из бумаги оригами,
ненавидит ночь, разведку боем,
не трындит о вечности с богами.

Нагасаки, каска, Хиросима,
харакири — выход из запоя.

Помните — о чём рыдал Миссима?
Вспомните и зачитайте стоя.

  наверх



Толчёный день — в движеньях толчея,
один вопрос и тысяча ответов.
Чужачка спросит: «Милая, ты чья?» —
и пригласит на чай и сигарету
и замолчит. И стану говорить
о тысячах придуманных маршрутах,
о том, что больше всех могу курить
ядрёную колумбову цикуту.
И выдыхая чай, хлебая дым,
беря из пачки снова сигарету,
спрошу чужачку: «Ну, чего сидим?
Не света ведь конец, а — лета».

  наверх




Яна Юзвак
НЕБА ПОЛИГОН


2007 год

 

серия 2005 года


 

 

 

 

 

серия 2001 года


 

 

 

 

 



 

 
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
порочная связь:
kastopravda@mail.ru
KMindex Всемирная литафиша