Касталия
 
Наша кастетика
 
Городская шизнь
 
Манифесты
 
Касталог
 
Гониво
 
Les libertins et les libertines
 
Читальня
 
Гостиный вздор
 
Форум
 
Культ
 
Периферия
 
Кастоnetы
 
back

 

ЖИВОПИСЬ И ВЛАСТЬ

Заметки о Втором русском авангарде
    На Москву спускается ночь, безлюдная октябрьская ночь начала 60-х. В холодной комнате одного из бараков на дальней окраине города сидит несколько человек, страстно спорящих о чем-то. Комната довольно большая, но устроились они в самом углу, потому что все остальное пространство завалено кусками фанеры и оргалита, занято табуретками, старыми стульями и продранным диваном, на которых едва удерживаются жестянки с красками и опасно кренится трехлитровая банка с «отмокающими» кистями. И, конечно, всюду картины. Они стоят на полу у стен, изящно опираются на спинки стульев, лежат плашмя на шкафу, а две или три, возможно, самые драгоценные, примостились наверху, под низким потолком. Спор не утихает, в нем звучат знакомые всей Европе и Америке имена: Уорхелл, Поллак, Малевич…
    Это – мастерская Михаила Гробмана в поселке «Текстильщики», она же по совместительству выставочный зал для него и его друзей, через который каждый день проходят десятки случайных и не-случайных зрителей. Иные остаются здесь до утра. Поэтому комната в коммуналке для них также клуб, спальня и пиршественная зала. Голая «сорокасвечевая» лампочка под потолком освещает разговор, едва уделяя чуточку света картинам, на которых даже в полумраке видно что-то необычное: выпуклые мазки и яркие контуры складываются в геометрические фигуры, в силуэты и лица людей. На скамейке, стоящей между спорщиками – початая бутылка водки (под столом уже стоит одна выпитая, на подоконнике – две полных), граненые стаканы, раскрошенный кусок хлеба, открытая банка кильки и еще пустая консервная плошка, вместо пепельницы. Настоящий пир в интерьере шестидесятых. Разговор только начинается, и продлится он почти до рассвета. Будут обиды и примирения, будет спета не одна песня, процитировано наизусть не одно стихотворение. А потом все разойдутся по своим мастерским – у кого они, конечно, есть. Чтобы, придя в себя к полудню, взяться за кисть, и нырнуть в пространство вчерашнего разговора «с той стороны», со стороны холста. И, кажется, так будет всегда. Обычный вечер и обычная ночь для художников, которых спустя несколько десятилетий назовут «Вторым русским авангардом», чьи картины будут продаваться за миллионы долларов…


    СПИСОК ГРОБМАНА

    По мнению Михаила Гробмана, который и ввел в оборот сочетание «Второй русский авангард», их было всего 35. Он называет их поименно (некоторые сегодня у всех на слуху, скажем Зверев, Краснопевцев, Кабаков, а кто-то известен только знатокам и коллекционерам) – и подчеркивает: не 35 лучших художников той эпохи. И не 35 самых гонимых. Просто 35, объединившихся по духу и взгляду. Единомышленников. Но это не была одна художественная школа – у каждого свой стиль, свой почерк, и даже свое собственное понимание живописи (что и давало пищу долгим полуночным спорам). В одном они сходились наверняка: в неприятии лакейского «официального» искусства, в поиске новых путей выразительности. О том, как идет этот поиск в Америке и Европе, они уже знали. Фурор в художественном мире Москвы произвела выставка Пикассо 1956 года, и, конечно, Международный фестиваль молодежи и студентов, на котором в 1957 году были продемонстрированы картины молодых западных художников-авангардистов. Как пишет Гробман, «Машина времени в мгновение перенесла многих московских (и не только московских) художников на современное поле искусства». Но была и своя, «ЛЕФовская» традиция, традиция классического русского авангарда, чьи имена и картины после смерти Сталина тоже начали выходить из-под запрета. Все это изменило сознание и стиль тысяч молодых художников. Однако лишь единицы, постепенно нашедшие друг друга в наполняющемся красками мире начала шестидесятых, и вошедшие позднее в этот вообще-то вполне субъективный список, это «гробмановское число» 35, не хотели просто копировать стилистику новых западных мастеров или продолжать эксперименты футуристов и супрематистов. Они создавали что-то новое, они перебрасывали со своего исторического берега мостик к русскому «неофициальному» искусству двадцатых годов, крепко придавленному на несколько десятилетий сталинским режимом. Вот почему они назвали себя «Московскими левыми». Их круг включал в себя несколько поколений. Старшее представляли такие мастера, как художник и поэт Евгений Кропивницкий, успевший окончить до революции Императорское Строгановское Училище, и даже на время признанный Советской властью. Его исключили из Союза Художников «за формализм» лишь в 1963 году, уже после того, как он создал знаменитую «Лианозовскую группу» - сообщество поэтов и художников, собиравшихся в маленькой комнатушке барака на станции Лианозово, и прослыл патриархом московского «самиздата». Среднее поколение составляли художники двадцатых годов рождения, чье детство и юность пришлись на войну: Михаил Шварцман, Дмитрий Краснопевцев, Владимир Немухин… Они с официальной властью вообще не имели дела, в творческие союзы не входили, и зарабатывали кто чем: в лучшем случае, как Шварцман, рисовали упаковку и эмблемы для советских предприятий. Их сверстников среди «Московских левых» сперва было большинство. Но к началу шестидесятых круг пополнился новым поколением, только что закончившими институты и художественные училища молодыми художниками, которые добровольно отказались от «советской» карьеры. Это были Илья Кабаков, Эрик Булатов, Владимир Янкилевский и многие другие. В итоге – всего 35 имен. И, не смотря на разницу поколений, отношения между ними не сводились к ученичеству и наставничеству. Скорее наоборот: это был постоянный спор и диалог в словах и красках, в цитатах и линиях.
    «Так, - пишет Гробман - возникла общность группы отщепенцев, отказывающихся от советских академий, от советской псевдоэстетики, не боявшихся ни Бога, ни черта, ни тайной полиции. С них-то и началась настоящая история Второго авангарда». Конечно, сегодня, спустя пол века, со «списком Гробмана» согласны далеко не все художники. Кого-то хочется вычеркнуть, кого-то добавить. Были ведь и другие, и не только в Москве! Но торговцы и коллекционеры живописи во всех странах мира теперь помнят эти 35 имен наизусть, и картины с соответствующей подписью продаются за десятки тысяч, а подчас и за миллионы долларов. Однако не будем забегать вперед…


    СЛУЧАЙ В МАНЕЖЕ

    Конечно, о «больших» выставках тогда, в начале шестидесятых, для них не могло быть и речи. Всеми, даже самыми мелкими выставочными залами распоряжался Союз Художников. Но и в нем, как ни странно, назревал раскол между «соцреалистами» и «левым МОСХом», то есть Московским Союзом Художников, где молодые и вполне лояльные к власти живописцы уже пытались использовать авангардистские приемы, причем не только при изображении социалистических строек и побед. Дело даже доходило до того, что они посещали подпольные домашние выставки «Московских левых», искренне восхищаясь и мечтая им помочь. И вот случай, казалось бы, представился: в 1962 году на выставке к 30-летию МОСХа в Манеже часть выставочной площади была отдана Александру Милютину и его коллегам, которые сумели добавить в экспозицию несколько «левых» работ, и, в частности, скульптуры Эрнста Неизвестного. Этим тотчас воспользовался председатель «большого» Союза художников Владимир Серов, которому удалось заманить на эту выставку Хрущева, предварительно рассказав ему о страшной опасности «абстракционизма». Дальнейшее хорошо известно:
    — А вот тут у нас начинается абстракционизм! .. – зловеще воскликнул генсек, увидев безобидную и вполне реалистичную картину, на которой были изображены геологи. Правда, картина была подписана еврейской фамилией. – А это что? — Кремль. — Вот это Кремль?! Тьфу на него, — и плюнул.
    Особенно досталось Эрнсту Неизвестному, чьи абстрактные скульптуры украшали второй этаж. Его стали допытывать, где он берет для них медь, не ворует ли? Неизвестный пришел в ярость и стал хватать Хрущова за рукав, чтобы объясниться, но тот только грубо отмахнулся.
    – А это что за пидарас?..
    Последняя реплика относилась не к художнику, а к маленькому худощавому мальчику, который слегка утрировано был изображен на картине МОСХовца Бориса Жутовского “Колька”. Но слов прозвучало, и запало в историю. Уже вечером вся московская интеллигенция знала, как величает Хрущов московских авангардистов.
    Когда стихли крики и брань Генерального секретаря (который, в сущности, был использован как пешка в борьбе между «старыми» и «новыми» лидерами Союза Художников), когда отгремели передовицы в «Правде», клеймящие авангардизм, все стало гораздо хуже. «Вегетарианские времена» миновали – за нестандартную живопись стали преследовать, выгонять с работы, «брать на контроль» участковых милиционеров. И уж, конечно, немедленно исключали из Союза Художников, если кто-то из авангардистов по недоразумению там еще числился. Родился анекдот: “Идет художник, а за ним – два искусствоведа. В штатском…”. Но нет худа без добра: второй авангард настигла слава. А слава, даже в самые непростые времена, для художника – понятие конвертируемое.


    МЕЦЕНАТЫ

    Итак, популярность «запрещенных» художников росла, их картины стали покупать. Сперва – только в Советском Союзе. Покупали «свои люди» - музыканты, писатели, интеллигенция – чья судьба при советской власти сложилась чуть лучше, у кого водились деньги. Покупали чаще всего не для продажи, не чтобы вложить средства, и даже не из любви именно к этой живописи. Мотив зачастую был совсем другой: поддержать «своих» художников-нонконформистов, помочь их становлению, согреть. Да и картина «запретного» художника на стене в те времена служила своеобразным паролем, негласным знаком не-принадлежности к Советской системе. Таких паролей вообще было много (запрещенные книги на книжной полке, западные пластинки), но этот был и явственней и безопасней всех остальных…
    Так появились первые коллекционеры этих странных вещей: Александр Васильев, Вадим Столляр, Георгий Костаки, Геннадий Блинов, Святослав Рихтер, Илья Цырлин, Андрей Волконский и многие другие. Одновременно разговоры о новом русском авангарде начались на Западе, пошли публикаций в искусствоведческих журналах. В конце шестидесятых годов правдами и неправдами первые картины попали за рубеж. Там уже открывались выставки, издавались каталоги…
    Между тем мастерские и коморки московских авангардистов за минувшее десятилетие изменились очень слабо. Разве что вместо водки теперь на табурете нередко оказывалась бутылка хорошего виски, привезенная западным журналистом, а вместо «примы» курили «мальборо», что в те годы казалось высшим шиком. В остальном – все как было, даже еще хуже: никаких надежд, никаких перспектив.
    Хрущова давно «сняли», воцарился Брежнев, который воспринимал только один вид живописи: придворно-парадный. Другая его просто не интересовала (и на том спасибо!). Бывшие лидеры «Левого МОСХа» победили в административной борьбе – и теперь обслуживали Советскую власть с тем же рвением, что и их предшественники-соцреалисты. И так же клеймили авангард, не допуская его ни в выставочные залы, ни в удобные казенные мастерские. Больше того, в 1969 году было принято специальное постановление ЦК КПСС, позволявшее МОСХ тщательно контролировать все выставочные площадки «по части идеалогии». Да, на западе их уже знали. Но нужно было что-то делать, как-то заявлять о себе в своей собственной стране.


    БУЛЬДОЗЕРНАЯ

    И выставки все-таки проходили – подпольные, «для своих», и для иностранных журналистов. Пригласительные билеты печатались на машинке, под копирку. Но чаще были просто телефонные звонки, передача информации по цепочке. Встреча – вечером, на квартире друзей и знакомых, на «Маяковке», на Тверской у Рихтера, где-нибудь в Бибирево… К началу семидесятых стало уже ясно, что этого мало. Маленькие квартиры подчас не вмещали толпы посетителей, тайком пришедших посмотреть на картины. Люди толпились на лестничных площадках, стояли у подъездов… Почти всегда дело кончалось приездом милиции и арестами. И хотя арестованных после недолгих допросов сразу отпускали, так больше не могло продолжаться. Вот почему осенью 1974 года один из лидеров «Лианозовской школы» Оскар Рабин, молодые художники Виталий Комар и Александр Меламид, и еще десять представителей «Второго авангарда» решили провести выставку на открытом воздухе, на пустыре возле лесопарка Беляево. Причем эта выставка, на которую пригласили друзей и западных корреспондентов, планировалась совсем не как акция, тем более – антисоветская. Напротив, решено было действовать по закону, и в Моссовет заранее было отправлено письмо, уведомляющее власти о выставке. Согласно советской Конституции, «гарантировавшей свободу проведения массовых мероприятий на открытом воздухе», милиция не имела права вмешиваться в происходящее.
    В полдень 15 сентября на пустырь вышло около 20 художников, и чуть больше зрителей, половина из которых была западными репортерами. Страх все-таки очень цепко удерживал советских граждан от подобных мероприятий, и о толпе ценителей и поклонников, конечно, мечтать не следовало. Они едва успели собрать из валявшегося вокруг строительного мусора импровизированные подставки, расставить на них картины (а каждый, говорят, принес самые лучшие работы, написанные за последние годы), как совсем рядом раздался рев моторов. Люди в рабочей одежде с эмблемами «озеленителей-садоводов» окружили пустырь со всех сторон, и с возмущенными криками стали приближаться. Подъехали бульдозеры и поливальные машины. Это был один из лучших спектаклей за всю историю КГБ. Сотрудники «органов» прекрасно вошли в образ грубых и полупьяных рабочих, которые оскорблены содержанием картин авангардистов. Они бросали полотна под гусеницы бульдозеров, избивали зрителей и фотографов (которых затем под шумок арестовывали, чтобы допросить и засветить пленку). Одна из машин поехала на картины Рабина – и он, не испугавшись, бросился на нож бульдозера, повиснув на нем. Но бульдозериста это не остановило: Рабин так и ехал, поджав ноги и вися на ноже, под которым хрустели рамки его холстов… В итоге картины были уничтожены все до одной. Казалось, это был полный разгром.
    Но те, кто расправлялся с выставкой, не учли последствий международного скандала, разыгравшегося буквально через два дня. Видно, какую-то пленку засветили не до конца. Все западные газеты на первых полосах писали о варварстве, процветающем в Советском Союзе, иллюстрируя статьи наглядной фотографией бульдозера, едущего на картину, а рядом, для сравнения – фотографией сжигаемых в 1937 году фашистами книг. Это было очень некстати – после высылки Солженицына у КПСС и так хватало подобных проблем на международном фронте. Что делать? И ведь правда, в конституции (а ее не перепишешь за неделю) сказано: имеют право… И вот в конце сентября случилось невероятное: Рабину позвонили «из высоких инстанций» и предложили еще раз провести выставку – только теперь уже в лесопарке Измаилово. Без всяких «озеленителей».
    Это была безоговорочная победа. Выставка, прошедшая 29 сентября, продолжалась четыре часа, на ней побывало более 15 тысяч человек. Правда, лучшие картины многих художников были потеряны двумя неделями раньше, и знатоки говорили об этом вернисаже, что он «послабей»…
    Спустя несколько месяцев, зимой, прошла еще более представительная выставка авангардизма – и не где-нибудь, а на ВДНХ, почему-то в павильоне «Пчеловодство». Она уже продолжалась десять дней, и, говорят, «хвост» из желающих посмотреть на картины выстраивался на километр, хотя ни в газетах, ни по радио и телевидению об этом событии не говорилось ни слова. Но мало кто из интеллигенции слушал в те годы советское радио, зато почти все ловили «Свободу» и «Би-Би-Си», где каждую акцию авангардистов освещали во всех подробностях… А вот советская власть, кажется, почти утратила интерес к художникам-нонконформистам, по крайней мере, оставила их в покое. Даже позволила им получить свой «постоянный» выставочный зал в кооперативе графиков на Малой Грузинской улице, где выставки проходили по много раз в году. Картины все чаще покупали иностранцы – и платили за них все большие деньги. Не то подпольная, не то почти официальная, жизнь как-то налаживалась. И именно в этот момент случилась еще одна неожиданность: Советский Союз приподнял «железный занавес», то есть начал отпускать своих граждан на постоянное место жительства за границу. «Для воссоединения семей» ­- как говорилось в официальных документах. На самом деле речь шла о евреях, отъезжающих в Израиль, но по этой формулировке из страны мог выехать почти каждый желающий. Выехать так, чтобы обратно – ни ногой.


    ИСХОД

    Любое яркое и яростное движение в искусстве, в обществе, и вообще в человеческой истории почти всегда за считанные годы достигает своей вершины, своего акме, и не длится так больше десятилетия, но быстро сходит на нет, растворяясь в подражаниях и привычках, а порой даже превращаясь в пародию на само себя. Так и «Второй авангард», сформировавший зрелых и ярких художников под прессингом тоталитарной системы, постепенно слабел как движение, расходился на индивидуальные судьбы. И не удивительно, что почти третья часть «московского авангарда» решительно двинулась за границу. Там уже была прижизненная слава, нормальные условия для работы, возможность выставок и общения с художниками из других стран… Одним из первых, еще в 1971 году, в Израиль уехал Михаил Гробман, для которого и в Советском Союзе к тому моменту все было далеко не так плохо: он оказался едва ли не единственным из авангардистов, кому в шестидесятые годы довелось лично открыть свою выставку за рубежом (в Праге), а в 1967 году он был даже принят в Союз Художников. Уезжая, Гробман сумел каким-то образом вывезти два ящика с картинами: в одном лежали работы его друзей, в другом – его собственные. Говорят, что один из ящиков упал по дороге в воду – в нем были рисунки Гробмана… К счастью, влага их почти не подпортила. Ну а второй ящик стал началом одной из лучших частных коллекций «второго авангарда», существующих по сей день на земле.
    Другие художники чаще уезжали налегке. В 1977 году Эрнст Неизвестный, Комар и Меламид перебрались в Нью-Йорк, в 1978 – Оскар Рабин иммигрировал во Францию… За семидесятые годы Россия потеряла больше самобытных и талантливых художников, чем за годы революции.
    Те, кто остался в Москве, жили по-разному: зарабатывали на жизнь книжной графикой и редкими продажами картин, участвовали в небольших вернисажах. Кого-то на исходе Советской власти приняли в Союз Художников, дали им удобные мастерские и просторные квартиры. Но не всем посчастливилось дожить до конца восьмидесятых, когда об их талантах заговорили в полный голос, когда все выставочные залы открыли перед ними свои двери. Евгений Кропивницкий умер в 1979 году, Анатолий Зверев в 1986, Владимир Вейсберг - в 1985… Ну а уже после падения Советской власти началась вторая волна иммиграции художников, про которую, наверное, вернее сказать так: они уезжали покорять мир. И многие, подобно Илье Кабакову, чьи работы сегодня продаются за миллионы, вполне в этом преуспели.
    Так что от бедной комнаты-мастерской художника-шестидесятника сегодня не осталось и следа. Впрочем, нет, не правда. Порой она всплывает – где-нибудь среди инсталляций в Парижском музее современного искусства, или нью-йоркской галерее. Пустая консервная банка вместо пепельницы, облезлый табурет, бутылка водки… А кругом – безупречная белизна идеальных поверхностей, отражающих свет.


    ГОТОВЬТЕ ГУЛЬДЕНЫ!

    А теперь - немного о другом.
    В самом начале перестройки на Западе в моде были картины социалистических реалистов. За полотна, изображающие Ленина, Сталина, трактористов и доярок за работой, давали немыслимые деньги. Некоторые московские коллекционеры и антиквары скупали подобные «произведения» пятидесятых и шестидесятых годов сотнями – и везли их в Европу и США, рассчитывая сорвать немалый куш. Однако эта мода, равно как и мода на соц-арт, на лубочные и иронические изображения советской действительности, прошла в одночасье. Если сегодня кто-то покупает в Нью-Йорке или Лондоне полотна, изображающие мускулистых горняков и мужественных колхозниц, то разве что «люди нетрадиционной сексуальной ориентации». Из-за этого в конце девяностых пошли разговоры, будто русская живопись второй половины XX века не пользуется интересом коллекционеров. Но, оказывается, еще как пользуется – если речь идет о втором русском авангарде! Не говоря об огромных (по размерам) работах Кабакова, которые редко когда стоят меньше нескольких сотен тысяч долларов, а чаще продаются за миллионы, даже самый небольшой карандашный рисунок любого из авангардистов-шестидесятников не стоит меньше нескольких тысяч долларов. Акварели и гуаши Зверева продаются по цене от десяти тысяч. Небольшие масляные работы Рабина – по 25 тысяч долларов. И на картины некоторых художников цены растут почти на 300 процентов в год.
    Однако интересно и другое: в России приобрести картину или даже карандашный набросок одного из 35 «представителей второго авангарда» очень сложно. Кто из них еще жив, обитает в Европе или в Америке, а множество работ, оставшихся в России (которые, по мнению знатоков, как раз и представляют наибольшую художественную ценность) давно разошлось по частным коллекциям, или хранится в Русском музее и Третьяковке. Вот почему чаще всего эти картины продаются и покупаются на Sotheby’s, где продажная цена с каждыми новыми торгами становится все более выразительной.
    Второй русский авангард прочно занял место в истории мировой живописи. Почти каждый из 35 художников, объединившихся в начале шестидесятых под знаменем «Московских левых», породил тысячи подражаний и подделок, художественные школы и течения, тонны искусствоведческой литературы. Они, пожалуй, добились своего. Вопреки эпохе. Или – благодаря ей? Ведь, как бы ни клеймили Хрущева историки и искусствоведы, памятник над его могилой на Ваганьковском кладбище изваял Эрнст Неизвестный. Это была последняя просьба, которую бывший властитель СССР внес в свое завещание.

    
    ИМЕНА

    Анатолий Зверев
    Его называли «Русским Ван-Гогом», и судьба его сложилась не менее трагично. Его стиль – не обычен и запоминается с первого взгляда даже человеком, слабо знакомым с живописью. Зверева ни с кем не спутаешь. В картинах буквально дышит внутренняя свобода, столь мощная, что сам художник уживался с ней, лишь идя по пути саморазрушения. Судьба его картин была непредсказуемой: большинство портретов рождалось за считанные минуты, и так же быстро раздаривалось, терялось, записывалось новыми работами… О нем складывались легенды, у него были сотни поклонников и поклонниц – но никто не мог помешать этому гениальному художнику разделываться со своей земной жизнью, раздаривать и пропивать ее, как мимоходом нарисованный портрет. Зверев погиб в 1986 году, и сегодня считается одним из главных классиков «второго авангарда».

    Владимир Немухин
    Родился в 1925 году, сейчас живет в Германии (Дюссельдорф). Немухин принадлежал к «Лианозовской школе», был одним из участников «Бульдозерной выставки». Начинал с довольно реалистических приокских пейзажей (его детство прошло в деревне Прилуки на берегу Оки), затем перешел к экспериментам в манере кубистов. Нашел свой стиль в случайном мотиве карт на пляжном песке («В покер на пляже», 1965 год), после чего использовал карты во многих своих работах. Основой стиля Немухина искусствоведы называют "информель" – абстракционистскую манеру, в которой чистая живописная экспрессия соседствует с драматически-знаковым элементом. В самых знаменитых работах Немухина этот элемент, как уже говорилось – игральная карта (серия Бубновый валет, конец 1960 — начало 1970-х годов).
    Картины находятся в частных коллекциях, а также в в экспозициях Третьяковской галереи, Русского музея, нью-йоркского Metropolitan.

    Михаил Шварцман
    «Я – иерат – тот, через кого идет вселенский знакопоток. Знаменую молчаливое имя – знак Духа Господня… Язык третьего тысячелетия сформирован и увенчан – актами иератур». Так говорил Михаил Шварцман о своих картинах, глядя на которые чувствуешь холодок по спине. Он писал их темперой по доске и левкасу, пытаясь соблюдать технические каноны древнерусского иконного письма. На них - изображения священной иерархии: кубы и призмы символизируют Силы, Господства и Престолы. Иературы стали для него новым воплощением иконы последних времен: отпечатком "духовного рождения в смерть". В своих картинах художник восставал против антропоморфности мира, против человеческого желания делить все на зло и добро, что мешает познать тайну. «Мир ни страшен, ни добр – страшна антропоморфическая оценка». Для самого Михаила Шварцмана мир оказался и добрым, и страшным. Он родился в семье московского нэпмана, а вскоре отец был репрессирован, мать выслали в Сибирь, и будущий художник вырос в интернате. А все-таки он поступил в «Строгановку», с блеском ее окончил, и многие годы зарабатывал деньги промышленным дизайном, рисуя эмблемы и этикетки, а дома создавая свои иературы, и постепенно обретая все большую славу в московском андеграунде. Однако даже среди авангардистов Шварцман всегда оставался «белой вороной», и одним из немногих, кто категорически отказался покинуть Россию и в 60-е, и в послеперестроечные годы. Он умер в 1997 году в Москве, и лишь спустя десять лет в Русском музее прошла его персональная выставка, ошеломившая зрителей. Большинство работ художника находится в частных коллекциях в России и за рубежом.

    Оскар Рабин
    Он родился в Москве в 1928 году, но рано осиротел. Фактически, его вырастила в Лианозово семья друга родителей - художника и поэта Е.Л. Кропивницкого, прошедшего сталинские лагеря и основавшего знаменитую «Лианозовскую школу». Но если стилистика и идеи Крапивницкого оказали огромное влияние на многих молодых поэтов, то Рабин необычайно ярко претворил эту поэтику в живописи, уже в юности став лидером «Лианозовской группы» среди авангардистов. В его картинах соединились черты экспрессионизма и сюрреализма, сарказм и мрачная ирония (например, картина с тремя черепами, которые лежат на газете с заголовком "Мирное сосуществование — форма классовой борьбы"). Некоторые работы Рабина близки к поп-арту.
    Он также принимал участие в «Бульдозерной выставке», и был одним из немногих, кто попытался оказать серьезное сопротивление нападавшим. В 1978 эмигрировал во Францию, поселившись в Париже. Картины находятся в Третьяковке, Русском музее и многочисленных частных коллекциях.

    Эрнст Неизвестный
    Один из самых знаменитых скульпторов XX столетия, Эрнст Неизвестный родился в Свердловске, в семье врача в 1925 году. В самом начале Второй мировой войны ушел на фронт добровольцем, в десантное подразделение. Прошел всю войну, был тяжело ранен в апреле 1945 года и сочтен погибшим, «посмертно» награжден орденом Красного знамени. Учился в рижской Академии художеств (1946-1947) и Московском художественном институте имени В.И. Сурикова (1947-1954), параллельно посещая занятия на философском факультете МГУ. После скандала, произошедшего в Манеже в 1962 году, Неизвестный, желая объясниться, написал Хрущову довольно жесткое письмо, - и между ними неожиданно завязалась переписка, вскоре перешедшая в дружбу. При Брежневе отношение к работам Неизвестного со стороны власти вновь стало прохладным – и в 1976 году ему пришлось покинуть Россию и обосноваться в США, в окрестностях Нью-Йорка. Работы скульптора украшают музеи и улицы практически всех европейских столиц, а в Уттерсберге (Швеция) существует музей "Древо жизни", посвященный творчеству Неизвестного.
    
    Дмитрий Плавинский
    Один из интереснейших представителей «Второго авангарда», в чьем творчестве причудливо переплетены черты сюрреализма с православно-церковными мотивами. Плавинский родился в Москве в 1937 году, а в 1956 - окончил театральное отделение художественного училища памяти 1905 года, которым руководил В. А. Шестаков, в прошлом главный художник театра им. Всеволода Мейерхольда. В семидесятые годы Плавинский был одним из «главных героев» выставок на Малой грузинской, а в 1991 уехал в Нью-Йорк, где жил более десятилетия. Свое направление в живописи Плавинский определяет как «структурный символизм». Целостный образ мира в его картинах как бы расщепляется в последовательность символических образов, погруженных в пласты времён — прошлого, настоящего и будущего. Теракты 2001 года дали художнику импульс для создания серии работ на тему «Апокалипсис 11 сентября», и этот цикл снова обратил внимание широкой публики на его творчество, сделав его знаковой фигурой в художественном мире Америки и Европы. Однако в 2004 году Дмитрий Плавинский вернулся в Москву – по его словам, «насовсем». Работы художника находятся в Третьяковской галерее, Русском музее, музеях Кельна и Нью-Йорка, а также в частных коллекциях.
    
    Николай Вечтомов
    Юность Вечтомова, как и юность Эрнста Неизвестного, была – без преувеличений - яркой и героической: он окончил школу в 1941 году, и был призван в армию буквально через несколько дней после выпускного вечера. Окончил танковое училище, и сразу отправился на фронт. Прошёл с боями от Сталинграда до Донбасса, попал в плен, бежал из лагеря военнопленных под Дрезденом и добрался до окрестностей Праги, где присоединился к чешским партизанам. После войны поступил в Московское городское художественное училище, а в конце 50-х вместе с однокурсниками Владимиром Немухиным и Лидией Мастерковой вошёл в Лианозовскую группу. Его картины завораживают яркими, контрастными цветами – и удивительной гармоничностью, уравновешенностью образов, фигур, перспектив. Искусствоведы говорят, что «Вечтомов нашёл уникальную культурную формулу, которая передаёт сосредоточенное принятие целостности мира», не забывая о военном прошлом художника. И действительно, за его абстрактными полотнами чувствуется и боль, и трагедия, в перспективе которых – истина и свет.
    Картины Николая Вечтомова находятся в Третьяковской галерее, а также в крупнейших музеях США и Европы и в частных коллекциях.
    
    
    СПИСОК ГРОБМАНА
    Второй русский авангард

     1. Брусиловский Анатолий
     2. Булатов Эрик
     3. Вейсберг Владимир
     4. Вечтомов Николай
     5. Воробьев Валентин
     6. Ворошилов Игорь
     7. Гробман Михаил
     8. Зверев Анатолий
     9. Зеленин Эдуард
     10. Кабаков Илья
     11. Краснопевцев Дмитрий
     12. Кропивницкий Евгений
     13. Кропивницкий Лев
     14. Курочкин Эдуард
     15. Лион Дмитрий
     16. Мастеркова Лидия
     17. Неизвестный Эрнст
     18. Немухин Владимир
     19. Нуссберг Лев
     20. Плавинский Дмитрий
     21. Пятницкий Владимир
     22. Рабин Оскар
     23. Рогинский Михаил
     24. Свешников Борис
     25. Ситников Василий
     26. Слепян Владимир
     27. Смирнов Алексей
     28. Соостер Юло
     29. Турецкий Борис
     30. Целков Олег
     31. Чернышев Михаил
     32. Шварцман Михаил
     33. Штейнберг Эдуард
     34. Яковлев Владимир
     35. Янкилевский Владимир


Сергей Ташевский
  наверх



Русские ночи
русские ночи
Восточные штудии
 
Европейские сны
 

чудо присутствия
Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
порочная связь:
kastopravda@mail.ru
KMindex Всемирная литафиша